Вместе со всей Британией Лайонел и Миртл по газетам следили за успехами союзных сил, но не сразу поняли, что и их сын воюет там. В письме, отправленном за восемь дней до высадки, он поздравлял Валентина со свадьбой и писал, что у него самого новости «малозначительные». А потом стало совсем тихо.
Миртл поняла, где он находился, но подтверждение пришло только через месяц после высадки. «Цензурные запреты потихоньку снимают, и теперь можно не скрывать того, о чем вы уже догадались – мы на плацдарме близ Анцио, – писал Энтони домой в полночь 19 февраля, подсвечивая себе фонариком. – Поэтому, надеюсь, вы поймете, почему за последний месяц я писал мало и неясно».
Можете рассказать Вэлу, что до сегодняшней ночи девятнадцать суток я не снимал ни ботинок, ни шинели, ни вообще ничего из одежды и теперь ничем не напоминаю шикарного красавца мирного времени. И все-таки это было потрясающее событие, которое, по-моему, навсегда войдет в историю. Я горд тем, что нахожусь здесь, и хотя бы чуть-чуть, но участвую в происходящем. Ребята дрались, как умеют только гвардейские бригады, у меня не хватит слов, чтобы это описать.
Извините за почерк, так как пишу на весу, свечу себе фонариком, дождь льет как из ведра, а вообще гип-гип-ура!
Не обращая внимания на отвратительные условия, Энтони поддразнивал своего старшего брата-молодожена: «Со всех сторон до меня доходят слухи, что Энн успешно переделывает Вэла в образцово-показательного супруга. Я, правда, не верю, что она сумеет сделать так, чтобы он сам чистил себе ботинки. Если у нее все-таки получится, останется только отдать должное ее титаническим усилиям и воскликнуть “браво!”».
Упорство частей под командованием Кессельринга вызывало опасения, что для союзников наступит второй Дюнкерк. Лишь чудом этого не произошло, но все громче становились голоса критиков Лукаса, который почти не выходил из своей подземной штаб-квартиры в Неттуно и не внушал уверенности ни своим подчиненным, ни своему начальству. 22 февраля он был смещен. «Я думал, мы высадили на берег дикую кошку, а оказалось, это неповоротливый кит», – произнес свой безжалостный приговор Черчилль. Лукаса сменил генерал-майор Люсьен Траскотт, за шесть дней до этого назначенный его заместителем. Это был один из самых способных американских командиров, прямодушный вояка с квадратной челюстью, и он начал руководить совершенно иначе: в первые же сутки лично посетил каждую часть на плацдарме и вызвал у своих подчиненных полное доверие. Но и ему не сразу удалось вернуть союзникам военную удачу.
4 марта очередное письмо к родителям Энтони начал с извинений за долгое молчание, но, как выразился он, «в последнее время у нас тут немного суетно».
Слышу, что о гренадерах сейчас много говорят в большом городе; слава богу, Бригаду наконец превозносят до небес, пусть даже не всю, а хотя бы ее первый батальон! Большинство из того, что я слышал по радио и читал в газетах о боях, – это полная ерунда, но с начала до конца все шло просто превосходно, и я надеюсь, операция займет свою строчку в истории войны. В письме о ней рассказать невозможно, поэтому ждите, когда я приеду и все вам расскажу сам.
В следующие недели Энтони еще несколько раз писал родным, хотя по условиям цензуры, естественно, не мог вдаваться в подробности. Поэтому его письма изобиловали самыми разными житейскими мелочами вроде просьб помочь уладить финансовые дела. Как всегда, он проходился насчет приключений старшего брата в Африке. 14 апреля Энтони писал, что среди полученных писем одно «было особенно жалостное, от Лори, где он описывал, как сначала долго шел по руслу заболоченной речонки в забытом Богом и людьми месте, потом она исчезла где-то в песках (возмутительно!), потом он пробивался к Могадишу (есть где-то такое место), теперь же в постели с доктором (метафорически) и амебной дизентерией (непонятное что-то) и пролежит не меньше трех недель. Это последнее – единственное хорошее известие во всем послании, потому что в ближайшем будущем никаких приключений у него не предвидится!». Через несколько недель Энтони сообщил домой о повышении по службе: «Его величество осознал, что мои таланты слишком долго игнорируют и его правительство сочло наконец, что пришло время сделать меня капитаном!»
Как правильно отметил Энтони, успехи британских сил в Италии начали все же получать некоторые оценки в газетах страны. В марте в Times вышла небольшая статья под заголовком «Шотландские гвардейцы на береговом плацдарме: отвага вопреки всему» (Scots Guard in the Beach-Head: Valour against Odds), где в превосходных степенях описывалась битва на плацдарме у Анцио, закончившаяся тем, что двадцать гвардейцев взяли восемьдесят немецких военнопленных на кончике штыка
[165]. Заслуги Энтони и его боевых товарищей были наконец оценены по достоинству. «Я рад, что вы прочли хвалы полку в Times, – писал он родителям 5 мая. – Слышал, что статья была очень хорошая, и, как вы говорите, весьма запоздала».
23 мая, после нескольких месяцев кровавого и упорного противостояния, союзные силы предприняли наконец попытку прорыва. В первый день бой был ожесточенный: 1-я бронетанковая дивизия потеряла 100 танков, потери 3-й пехотной дивизии составили 955 человек – это были высочайшие ежедневные потери американских дивизий за годы войны. Немцы тоже несли большие потери: в 362-й пехотной дивизии погибла почти половина боевого состава. Но, когда VI корпус прорвался с плацдарма у Анцио, сопротивление немцев начало рушиться. Рим был уже в пределах видимости союзников, хотя Кларк так стремился первым взять город, что позволил отступавшей 10-й армии немцев уйти целой и невредимой, чтобы снова ринуться в бой.
Союзные силы вошли в Рим рано утром 4 июня. Чуть позже Кларк созвал импровизированную пресс-конференцию у дверей городской мэрии на площади Пьяцца-дель-Кампидольо. Перегнувшись с каменного балкона, глядя на море британских, американских и итальянских флагов перед собой, он заявил, что сегодня «великий день для 5-й армии и для тех французских, британских и американских частей, которые сражались в составе 5-й и которые сделали эту победу возможной». Холм под балконом был переполнен джипами, машинами командования и легкими бронированными автомобилями.
Взятие первой из трех столиц оси стало крупной, воодушевляющей победой союзников. New York Times взяла возвышенный тон, соответствующий случаю: «Двадцать семь веков смотрели на американского генерала, а он, вовсе не в лавровом венке Цезаря, а в простой форменной полевой фуражке, не на колеснице, а на армейском джипе въехал вчера на римскую площадь Кампидольо и официально заявил, что его войска заняли Вечный город, – писала она о Кларке. – В этой кампании он не только сделал то, что не получилось у Ганнибала – а именно занял Рим с юга, – но еще и переиграл противника, так что тому пришлось оставить город нетронутым, лишь бы унести ноги»
[166].
Энтони рассказал о пережитом в письме от 15 июня. «Простите великодушно за большой перерыв, предшествовавший этому письму, но причина очевидна. Давно мне не приходилось путешествовать так далеко и так быстро», – писал он.
