Затемнение было важной мерой подготовки к войне. Ответственные за оборону Британии не сомневались, что, если она начнется, немецкие бомбардировщики ударят прежде всего по Лондону, другим крупным городам и промышленным центрам. Вот почему вышло строгое распоряжение скрыть все, что могло бы навести противника на цель. Нечто похожее устраивали уже в Первую мировую, в 1915 году: как только становилось известно о приближении цеппелина, освещение приглушали, но не гасили полностью. Через два десятка лет угроза с воздуха стала гораздо серьезнее. Первыми учебное затемнение провели немцы в 1935 году в Берлине; через два года Британия последовала их примеру: Министерство внутренних дел предложило подготовить триста тысяч добровольцев из числа гражданских лиц и создать из них группы наблюдения за соблюдением правил затемнения (ARP)
[12]. Учебные затемнения начались в первые месяцы 1938 года: бомбардировщики Королевских ВВС летали над городом, выявляя источники света.
Главной проблемой оказался городской транспорт: даже боковые огни машин, не говоря уже о передних фарах, прекрасно просматривались с воздуха, создавая световые дорожки по всей уличной сети. Вражеские пилоты легко могли соотнести их с довоенными картами и определить свои цели. Поэтому передние фары закрывали почти полностью, оставляя лишь узкую полоску света, на окна вешали светонепроницаемые шторы, а железнодорожные станции освещали свечами. Британия вынужденно пребывала во тьме до 23 апреля 1945 года – до того момента, когда прошло восемь дней после освобождения Берген-Бельзена, и союзные армии наступали на Берлин.
Как и все лондонцы, Логи готовили свой дом к воздушным тревогам: считалось, что они начнутся почти сразу же по объявлении войны. Первого сентября, когда потушили все огни, младшего сына Энтони, восемнадцатилетнего юношу атлетического сложения с волнистыми каштановыми волосами, которого в семье называли Тони, или просто «Ребенок», отправили в местную библиотеку за маскировочной бумагой. Затемнить весь дом оказалось очень непросто, хотя во многих его окнах были ставни. Миртл хотела избавиться от них сразу же после переезда в Бичгроув, но, к счастью, за семь лет руки у нее до этого дела так и не дошли. А теперь они могли прекрасно защитить от осколков стекла. И все же дом был настолько велик, что бумаги не хватило, и Энтони не заклеил окно в ванной комнате.
Вроде бы мелочь, но… в десять вечера, когда Миртл перед сном чистила зубы, раздался стук в дверь. Это были два добровольца из группы наблюдения, которые обходили улицы и проверяли, все ли окна затемнены. Вежливо, но твердо они попросили выключить свет. В дневнике Миртл записала, что засыпать в совершенно темной комнате оказалось «совсем нелегко; ощущение, будто бы ты куколка бабочки в коконе: на всех окнах маскировочная бумага».
Ходить по затемненному Лондону было нельзя без определенной сноровки; об этом вспоминали многие современники. «На улице в первый момент просто теряешься; а потом ничего, собираешься с духом, берешь себя в руки и вперед», – записала у себя в дневнике Филлис Уорнер
[13]. Без привычки люди налетали друг на друга, утыкались в мешки с песком. Последствия затемнения были не только психологическими: говорили, что к концу первого месяца войны от него на дорогах и улицах погибли 1130 человек. Полицейские настоятельно советовали пешеходам держать в руке газету или белый платок, чтобы их легче было заметить. В отделения «скорой помощи» стали поступать люди, попавшие под машины с почти полностью затемненными фарами, сломавшие ноги, сходя с поезда на несуществовавшие платформы, растянувшие связки, налетев на невидимый в темноте бордюр.
Многие страдальцы оказывались в больнице Святого Георгия, где врачом-ординатором служил двадцатишестилетний средний сын Логов Валентин, окончивший курс в 1936 году. Больница, занявшая Лейнсборо-Хаус, величественный особняк неоклассического стиля, расположенный в Гайд-парке, стала подчиняться службе «скорой помощи», выделила двести коек для раненых военных и шестьдесят пять – для гражданских, многие из которых стали жертвами затемнения. В первую ночь войны Валентин не спал до утра, помогая тем, кто пострадал на темных столичных улицах. В последующие недели ночи становились длиннее и число несчастных случаев росло.
Не только затемнение защищало Лондон и другие города от возможных массированных налетов: на стенах домов появились репродукторы, в небо на мощных канатах поднимались гигантские аэростаты – они должны были служить препятствием бомбардировщикам, чтобы те, забравшись повыше, стали легкой мишенью для противовоздушной обороны. Пациентов больниц вывозили из столицы, освобождая места для тех, кто пострадает от налетов. Деревья, мостовые, почтовые ящики, фонарные столбы метили полосами белой бумаги. В дни Мюнхенского кризиса городские власти оборудовали в парках траншеи, которые потом правительство распорядилось переделать в бетонированные убежища. Владельцы земельных участков делали у себя убежища попроще, прозванные «андерсоновскими»: это были простейшие ящики из листов гофрированной стали, где помещалось шесть человек. Их называли так по имени лорда-хранителя печати, сэра Джона Андерсона. Обладателям домов с чердаками и подвалами выдавали стальные балки для защиты. Наиболее уязвимые общественные здания защищали мешками с песком. Власти возводили бомбоубежища и, не слишком радуя этим владельцев, осматривали подвалы магазинов и учреждений, где можно было бы укрыться от воздушных налетов.
Очень сильно боялись химической атаки. В Первую мировую войну отравляющие газы использовались для устрашения противника, теперь же опасались, что немцы применят их против мирного населения. К сентябрю 1939 года раздали почти 38 миллионов черных резиновых противогазов и развернули активную пропаганду. «Гитлер предупреждать не будет – носи противогаз с собой!» – строго напоминал плакат. В противном случае человеку грозил штраф.
Приготовления все усиливались, а надежды Чемберлена на то, что конфликта с Гитлером удастся избежать, становились все призрачнее. Решительный шаг к войне был сделан 23 августа 1939 года, когда советский нарком иностранных дел Вячеслав Молотов и его немецкий коллега Иоахим фон Риббентроп подписали пакт о ненападении. Это вовсе не была декларация о мире; наоборот, пакт развязал Гитлеру руки, дал возможность напасть на Польшу, а потом повернуть оружие против западных соседей. Через два дня Британия подписала договор с Польшей, по которому обязывалась оказать помощь в случае возможного нападения. Чемберлен не терял надежды договориться с Гитлером. Король срочно, ночным поездом, вернулся из Балморала и предложил, что напишет личное письмо вождю нацистов, но премьер-министр не поддержал его; он не согласился и на то, чтобы король отправил дружеское послание императору Японии от одного главы государства другому, чтобы попробовать оторвать того от других государств оси, – ведь почти наверняка ответом на него был бы отказ.
28 августа Логу позвонил Хардинг, личный секретарь короля, и сказал:
– Готовьтесь ехать во дворец.
Логу не нужно было задавать лишних вопросов. В дневнике он записал: «Я ответил, что приеду в любое время, но, хотя всей душой буду рад видеть его величество и говорить с ним, все же надеюсь, что за мной не пришлют. Правда, на всякий случай отдал распоряжения на Харли [улице, где находился его кабинет] и дома: теперь все знают, где меня искать и днем и ночью».
