Вступление
Когда я показал эту рукопись своему другу, главному инспектору Департамента уголовного розыска Аллейну, он сказал: «Это — безукоризненный рассказ о «деле “Единорога”», но разве в детективах не принято скрывать, кто преступник?»
Я окинул его холодным взглядом.
«Этот прием безнадежно устарел, дорогой Аллейн. Ныне на преступника всегда указывают уже в первых главах».
«В таком случае я вас поздравляю», — сказал он.
Я не слишком обрадовался.
I
25 мая Артур Сюрбонадье (настоящее имя Артур Сайме) наведался к своему дядюшке Джейкобу Сейн - ту (настоящее имя Джейкоб Сайме). Джейкоб не всегда директорствовал, раньше он был актером со сценическим псевдонимом Сейнт, который на всю жизнь превратился в его фамилию. Он натужно шутил по ее поводу («я не святой») и не позволил ее принять племяннику, когда и тот вышел на подмостки. «В профессии может быть только один святой! — рычал он. — Называйся как хочешь, Артур, но на моей делянке не топчись. Я зачислю тебя в «Единорог», а дальше сам выкручивайся. Если окажешься плохим актером, ролей тебе не видать — так уж у нас заведено».
Следуя за лакеем в библиотеку дяди, Артур Сюрбонадье (взять вычурную французскую фамилию Сюрбонадье ему посоветовала Стефани Вон) вспоминал тот разговор. Плохим актером он не был — скорее профессионально пригодным. По его собственному мнению, на сцене он был чертовски хорош. Сейчас, готовясь к встрече, он принял высокомерный вид. Чертовски хороший актер со своей изюминкой! Кто такой по сравнению с ним Джейкоб Сейнт? При необходимости он прибегнет к смертельному оружию, о котором Сейнт не подозревает. Лакей распахнул дверь библиотеки.
— Мистер Сюрбонадье, сэр.
Артур Сюрбонадье вошел.
Джейкоб Сейнт восседал за ультрасовременным письменным столом в ультрасовременном кресле. Лампа кубистической формы светила на набрякшие складки жира у него на затылке. Он глядел в сторону, его розовая голова была окутана сигарным дымом. Комната пропахла сигарами и специальными духами, которые изготовляли для него на заказ; ни у одной из его дам, даже у Джанет Эмерелд, не было права ими душиться.
— Садись, Артур, — прогрохотал он. — Бери сигару, я займусь тобой через минуту.
Артур Сюрбонадье сел, от сигары отказался, закурил сигарету и стал в тревоге ждать. Джейкоб Сейнт писал, пыхтел, шумно орудовал пресс-папье, ерзал в своем железном кресле.
Он был настоящей карикатурой на театрального магната, смахивал на актера, старательно исполняющего роль, — со своей обвислой пунцовой шеей, хриплым голосом, водянистыми голубыми глазками, толстыми губами.
— Чего тебе, Артур? — спросил он наконец и стал ждать ответа.
— Как здоровье, дядя Джейкоб? Ревматизм отпустил?
— Не ревматизм, а подагра — сдохнуть можно! Так чего тебе?
— Я по поводу нового спектакля в «Единороге»… — Сюрбонадье мялся, Сейнт молчал. — Я… Не знаю, видели ли вы изменения в актерском составе.
— Видел.
— О!..
— Что дальше?
— Дальше? — Сюрбонадье неубедительно изображал безразличие. — Вы их одобряете, дядя?
— Одобряю.
— А я нет.
— Это что еще за чертовщина? — осведомился Джейкоб Сейнт. Упитанная физиономия Сюрбонадье побледнела. Он все еще притворялся хозяином положения, мысленно поглаживал свое безотказное оружие.
— Первоначально, — начал он, — на роль Каррутерса назначили меня. Я могу сыграть эту роль, и сыграть хорошо. А теперь ее отдали Гарденеру — нашему господину Феликсу, всеобщему любимцу.
— Вся штука в том, что он любимец Стефани Вон.
— Что с того? — выдавил Сюрбонадье. У него дрожали губы, он чувствовал, как в нем закипает гнев, и был этому даже рад.
— Не ребячься, Артур, — прорычал Сейнт. — И избавь меня от своего нытья. Феликс Гарденер играет Каррутерса потому, что превосходит тебя как актер. Этим он, вероятно, и прельстил Стефани Вон. Он привлекательнее тебя сексуально. Ты будешь играть Бородача. Это очень эффектная роль, ее отобрали у старика Беркли Крамера, хотя он справился бы не хуже тебя.
— Учтите, я очень недоволен. Я хочу, чтобы вы вмешались. Хочу роль Каррутерса.
— Ты ее не получишь. Я с самого начала тебя предупреждал, чтобы ты не смел использовать наше роде - тво как средство для выбивания для себя ведущих ролей. Я предоставил тебе шанс, о котором ты и мечтать бы не мог, не будь я твоим дядей. Дальше все зависит от тебя самого. — Он окинул племянника мутным взглядом и придвинулся к столу. — И вообще, я занят!
Сюрбонадье облизнул губы и подался к нему.
— Вы всю жизнь меня запугивали, — заговорил он. — Вы платили за мое образование, чтобы потешить свое тщеславие и из желания властвовать.
— Неубедительно! Ты неважный актер.
— Избавьтесь от Феликса Гарденера!
Впервые Джейкоб Сейнт всерьез уделил внимание племяннику. Он слегка вытаращил глаза и угрожающе боднул головой — то и другое весьма эффектно сбивало с толку и отлично помогало ставить на место людей порешительнее Сюрбонадье.
— Еще раз попытаешься заговорить со мной в таком тоне — и тебе крышка, — проговорил он тихо. — А теперь пошел вон.
— Я не тороплюсь. — Сюрбонадье вцепился в край стола и прокашлялся. — Я слишком много о вас знаю. Больше, чем вы думаете. Знаю, за что вы… За что заплатили две тысячи Мортлейку.
Они уставились друг на друга. Из полуоткрытых губ Сейнта вырвался хилый сигарный дымок. Потом он заговорил с источающей яд сдержанностью:
— Значит, мы решились на шантаж? — Его голос стал угрожающим: — Ты что задумал, ты?..
— Вы, часом, не хватились письма, полученного от него в феврале, когда я… когда я…
— Когда ты у меня гостил? Боже, а я еще тратил на тебя деньги, Артур!
— У меня есть его копия. — Сюрбонадье полез трясущейся рукой в карман. При этом он не мог отвести взгляда от дядиного лица. Можно было подумать, что он не владеет собой, действует автоматически. Сейнт, глянув на бумагу, отшвырнул ее.
— Если ты еще раз позволишь себе что-нибудь в этом роде, — он перешел на сиплый вой, пробирающий до костей, — и я подам на тебя в суд за шантаж. Я тебя уничтожу! Тебя нигде во всем Лондоне не пустят на порог, слышишь?
— Это мы еще посмотрим. — Сюрбонадье попятился назад, словно опасаясь удара. — Посмотрим! — Он схватился за дверную ручку.
Джейкоб Сейнт встал. Он имел шесть футов росту и был огромен. Комната была для него мала, из них двоих доминирующей особью должен был быть, без всякого сомнения, он. Тем не менее Сюрбонадье — болезненный, рыхлый, заметно дрожащий — сейчас имел над ним пусть нетвердое, но все же превосходство.
