— К черту! — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Завтра я там буду, нравится ему это или нет.
К себе на Честер-Террас он укатил в такси.
Главный инспектор уголовной полиции Аллейн тоже поужинал в одиночестве в ресторане поблизости от Скотленд-Ярда. Возвратившись в свой рабочий кабинет в девятом часу вечера, он открыл дело «Единорога» и тщательно его просмотрел вместе с инспектором Фоксом. Это заняло у них два часа. Явился с докладом Нейсби: он повидался с реквизитором и провел с ним порученную беседу. Бедняга был расстроен и после разговора ушел в направлении Кингс-роуд, где закрылся в телефонной будке. Следить за ним остался детектив Томпсон, отказавшийся от замены.
Аллейн и Фокс вернулись к делу. События трех дней постепенно выстраивались в логическую цепочку. Аллейн говорил, Фокс слушал. Один раз он откинулся в кресле и целых десять секунд молча смотрел на своего начальника.
— Вы согласны? — спросил его Аллейн.
— Еще как согласен! — не сразу ответствовал Фокс. Еще поразмыслив, он продолжил: — Я о чем подумал? В сложных делах об убийстве может вообще не-быть мотива, хотя бывает и сразу несколько. Это как раз случай с множеством мотивов. Джейкоб Сейнт был жертвой шантажа со стороны покойного; Стефани Вон он подвергал домогательствам и угрозам. Трикси Бидл он, вероятно, погубил жизнь; реквизитор Пропс был по его милости потерпевшим, как это выставили бы юристы, отец девушки — тоже. Мисс Эмерелд в результате получает денежки Сейнта. Я готов считать подозреваемыми их всех.
— Знаю, — кивнул Аллейн, — я тоже через это прошел. А теперь внимание, Фокс! По-моему, в этой головоломке есть несколько ключевых деталей. Одна — тот необъяснимый для меня факт, что Сюрбонадье хранил бумагу с образцами подписи: Эдвард Уэйкфорд, Эдвард Уэйкфорд… Необъяснимо в свете любой из выдвигаемых версий. Другая ключевая деталь — отпечатки пальцев на пишущей машинке. Третья — поведение Стефани Вон вчера вечером в квартире Сюрбонадье. Зачем было настаивать на пропаже одного из ее писем и заставлять меня его искать? Честно говоря, я засунул в железную коробку сложенный чистый лист, который она забрала, когда я вышел. Зачем? Потому что решила, что это та улика, которую она искала.
— Письмо Мортлейка или подписи?
— Нет, не письмо Мортлейка. Зачем так рисковать ради спасения Сейнта?
— Тогда подписи?
— Думаю, да. Соедините это с обрывком разговора, подслушанным сегодня утром Батгейтом. Что у вас получится?
— С обрывком разговора… — медленно повторил Фокс.
— Именно.
— Похоже, вы правы, сэр. Но хватит ли у вас доводов, чтобы убедить присяжных?
— Сейчас мой человек в Кембридже роется в прошлом. Даже если он вернется с пустыми руками, я останусь при своем мнении. Нам поможет завтрашняя реконструкция.
— Но ведь там не будет Сейнта…
— По лестнице Иакова я попрошу вскарабкаться вас, дружище Фокс.
Зазвонил телефон. Аллейн поднял трубку.
— Алло. Да. Где? А наши люди у дверей? Тупик Симонс? Понятно. Немедленно назад, если он выйдет — задержать. Я приеду. Нет, один не входите. Вы давно отсутствуете? Возвращайтесь на свой пост!
Аллейн швырнул трубку.
— Мы едем в «Единорог», Фокс.
— Как, уже?
— Да, и без промедления! Я все расскажу вам по пути.
— После ухода Нейсби с Кингс-роуд, — продолжил Аллейн в машине, — за нашим реквизитором в телефонной будке наблюдал Томпсон. Тот сделал два звонка. После его ухода Томпсон хотел установить номера, по которым он звонил, но телефонистка не смогла их назвать. Томпсон сумел догнать подопечного, который сначала бесцельно бродил в тех кварталах, а потом повел Томпсона по лабиринту улочек позади «Единорога» и вдруг исчез, нырнув в тупик под названием Симонс. Томпсон уперся там в ворота, за которыми находился двор. Оглядевшись, он решил, что это задний двор театра, перемахнул через ворота и залез в открытое окно театра. Внутри было темно, он не знал, как ему быть дальше, и решил вызвать меня. Найдя кого - то из наших сотрудников, он рассказал об увиденном, на это ушло некоторое время. Сотрудник вызвал констебля и поручил ему стоять там, а сам отправился к воротам. На это ушло еще больше времени. Томпсон — Господь его храни, потому что я готовлю ему взбучку, — долго искал телефон и в конце концов позвонил мне. Не известно, как долго ворота никто не стерег: не меньше пяти минут, а то и дольше.
— То, что задумал реквизитор, сэр, потребует, наверное, еще больше времени.
— Да. Томпсон столкнулся с трудной задачей. Свистеть в свисток ему не хотелось. Все, приехали. Сначала я поговорю с остальными.
Они вернулись немного назад, к другой полицейской машине. Аллейн раздал задания шестерым сидевшим в ней полицейским. Им надлежало разойтись по одному и войти в театр через разные двери, оставив тех, кто караулит эти входы, стоять на прежних местах.
— Не знаю, что мы найдем, — сказал Аллейн, — но надеюсь на удачу. Вы четверо тихо пройдите через партер к оркестровой яме. Фонарями пользоваться только при крайней необходимости. Войдете через задний вход и через служебную дверь на сцене. Ничего не предпринимать без приказа от инспектора Фокса или от меня. Если кого встретите, сразу хватайте. Ясно?
— Так точно, сэр.
— Выполняйте. Идемте, Фокс.
Они двинулись по извилистым проулкам позади театра и вышли на совсем узкую улочку, заканчивавшуюся тупиком. Аллейн указал на табличку на углу дома, и Фокс прочитал вслух: «Симонс».
Они тихо зашагали по левому тротуару. На фоне светлого ночного неба внушительно вырисовывалась крыша «Единорога». Улочка была безлюдной, шум движения на Пиккадилли и на Трафальгарской площади сюда почти не доходил. Часы на Биг-Бене пробили одиннадцать. Внезапно они увидели неподвижно стоявшего в тени дома человека. Аллейн поравнялся с ним.
— Это вы, Томпсон? — спросил он чуть слышно.
— Я, сэр. Простите, если я все испортил…
— Ваша вина невелика. Только зря вы отпустили сменщика. Вы уверены, что Хиксон внутри?
— Так точно. Мне пришлось уйти от ворот и обойти театр, чтобы позвать констебля. Но я отсутствовал не более восьми минут. Надеюсь, Хиксон за это время не ушел.
— Оставайтесь здесь, пока не услышите мой свисток. За мной, Фокс!
Аллейн ловко вскарабкался на ворота, мелькнул наверху, на фоне светлого неба, и исчез. Фокс последовал за ним. Двор был завален всевозможным хламом. Они осторожно подкрались к стене, свернули за угол, где двор сужался до проулка, и увидели открытое окно со старым сломанным ставнем и дырой в раме. Мысленно удивившись, как театр не подвергся разграблению при такой халатности, Аллейн подтянулся, перемахнул через подоконник и подождал Фокса. Потом оба, разувшись, замерли в темноте, прислушиваясь.
