Фокс отлучился и вернулся в сопровождении двух человек с носилками. Ровно в полночь тело театрального реквизитора вынесли из здания театра «Единорог».
— Я чувствую себя как Гамлет после убийства Полония, — признался Аллейн.
— Этот ваш Шекспир! — вздохнул Фокс. — Лично я ничего такого не читаю.
Но врач, выпрямившись, тихо процитировал:
— «Ты, жалкий, суетливый шут, прощай…» Полагаю, эти слова звучали здесь и раньше.
— Но при несколько иных обстоятельствах, — бросил Аллейн.
— Вот и Уоткинс, — сказал ему Фокс.
Сержант Уоткинс был кряжистым блондином. В данный момент на его лице читалось сильное беспокойство.
— Вы хотели меня видеть, сэр? — обратился он к Аллейну.
— Расскажите, как сложился минувший день, Уоткинс.
— Очень скучно, сэр. Люди, которых я караулил, не выходили из дверей все время моего дежурства.
— Вы уверены?
Уоткинс вспыхнул.
— Я то сидел на скамейке в саду напротив, то стоял у уличного фонаря. Я не спускал глаз с двери, сэр.
— Кто входил и выходил?
— Другие жильцы дома. Персона, за которой мне поручили наблюдать, несколько раз выглядывала из окна.
— Когда это произошло последний раз?
— Без пятнадцати десять, сэр, — торжественно доложил Уоткинс.
— Кто выходил из дома после этого?
— Несколько человек, сэр. Кто шел ужинать, кто еще куда-то. В большинстве я опознал жильцов подъезда.
— Но кого-то вы не опознали?
— Одну женщину, похожую на работницу. Были еще две служанки, а перед ними — пожилой джентльмен в мягкой шляпе, выходном костюме и манто, немного хромой. Швейцар усадил его в такси. Я слышал, как он сказал водителю: «Театр “Плаза”». На всякий случай я расспросил швейцара, хотя из него слова не вытянешь. Он считает, что женщина прибирается в какой-то из квартир. Джентльмен ему незнаком, но он был в гостях в квартире на верхнем этаже. Служанки работают в квартире на первом.
— Это все?
— Нет, сэр, был еще молодой человек в двубортном клетчатом костюме. Котелок, темно-синий галстук в голубую полоску. Я перешел через улицу и слышал, как он назвал лифтеру этаж, где проходила наша вечеринка.
— Светлые усики, гвоздика в петлице?
— Так точно, сэр.
— Он не выходил? — резко спросил Аллейн.
— Вышел минут через пять и ушел в сторону площади. Теперь все, сэр. В десять пятнадцать меня сменил сержант Эллисон. Теперь караулит он.
— Благодарю, Уоткинс. Больше я вас не задерживаю.
— Я допустил какую-то оплошность, сэр?
— Да, приняли убийцу за невиновного. Но я вас не корю. Пусть кто-нибудь из сотрудников, находящихся здесь, сменит Эллисона. Он немедленно нужен мне здесь.
Уоткинс ничего не ответил, но выглядел удрученным. Посовещавшись с Томпсоном, он робко произнес:
— Позвольте мне самому сменить Эллисона, сэр.
— Согласен, Уоткинс. Если оттуда выйдет кто-нибудь еще, не важно, мужчина или женщина, останавливайте, беседуйте, узнавайте имена и адреса, выясняйте, те ли они, за кого себя выдают. Вы, Томпсон, тоже можете этим заняться, если хотите. И оставьте вы, оба, этот обиженный вид! Заблуждались мы все.
Последовала пауза, которую Томпсон использовал для ревностного разглаживания своей шляпы.
— Если бы мы вас подвели, сэр, то оба попросились бы обратно в констебли.
— Непременно попросились бы! — поддержал Томпсона Уоткинс.
— Прочь с глаз моих, олухи!
Прогнав сыщиков, Аллейн сказал Фоксу:
— Я иду звонить. Показания из Питерхауса должны доставить с минуты на минуту. Если Эллисон прибудет до моего возвращения, пусть доложит вам.
— Вы запросите ордер на арест? — спросил Фокс.
— Вряд ли. Сначала проведу мою утреннюю постановку.
Телефон Аллейн нашел в кассе. С плакатов на стенах ему улыбались актрисы. «Всего наилучшего», «Дорогому Роберту», «Навеки твоя!» — прочел он. Посередине красовалось великолепное изображение женщины, застывшей у распахнутого окна. Ее рот был изуродован надписью «Стефани Вон». Набирая номер, Аллейн не сводил глаз с этого плаката.
— Алло… — раздался сонный голос в трубке.
— Алло. Кажется, я предупреждал: больше никаких визитов!
— А, это вы…
— Я, — мрачно подтвердил Аллейн.
— Просто пришла одна мысль… Вам не надо беспокоиться, я никого не видел. Пять минут звонил, потом ушел.
— Звонили пять минут, говорите?
— Ну да! Все хорошо?
— Лучше не придумаешь! В «Единороге» совершено еще одно убийство.
— Что?!
— Лучше не покидайте постель, — посоветовал Аллейн и повесил трубку.
Подойдя к фотографии на противоположной стене, он посмотрел на нее.
— Дьявол!
Сказав это, он зашагал обратно на сцену.
Без четверти одиннадцать утра 17 июня старик Блэр повесил свой потертый котелок над высоким табуретом в закутке у служебного входа на театральную сцену. Стрелки за закопченным стеклом часов показывали не совсем правильное время, что вызвало недовольное ворчание сторожа. На полочке для писем лежала одна-единственная открытка, адресованная Сьюзен Макс. Уткнувшись носом в открытку, Блэр прочел:
Сьюзен, дорогая, как все это ужасно в это ужасное время, у меня болит за вас сердце, представляю ваш ужас. Наша постановка имеет успех, все идет чудесно. Всего наилучшего, Дейзи.
Блэр что-то буркнул себе под нос — то ли презрительно, то ли, наоборот, с одобрением.
Снаружи раздались шаги. Старик Блэр с ворчанием вернулся к своей двери. Констебль, дежуривший в партере, отдал честь вошедшим: главному инспектору уголовной полиции Аллейну, инспектору Фоксу, сержанту Бейли и троим сыщикам в штатском.
— Доброе утро, Блэр, — сказал Аллейн.
— Доброе утро, сэр.
На сцене их поджидали другие два сыщика в штатском, Томпсон и Уоткинс.
— Все готово? — осведомился Аллейн.
— Так точно, сэр.
Аллейн поднял взгляд на колосники. Брезент был снова натянут на уровне нижнего яруса галерки.
— Прислушайтесь, сэр, — попросил Томпсон.
Все замерли. Из-за брезента доносился слабый свистящий звук, перемежавшийся с чуть слышным поскрипыванием. Ближе к краю брезент топорщился, словно на него давил сверху какой-то предмет. Очертания этого предмета то появлялись, то исчезали синхронно с возникновением свистящего звука.
