— Но вы останетесь костюмершей Елены, то есть все равно будете в театре.
Мартина встала.
— То есть вы намерены вообще выпроводить меня отсюда?
— Почему же выпроводить, просто…
Мартина направилась к двери.
— Я пойду поищу мистера Пула. Если он в театре, немедленно поговорю с ним.
Габи Гейнсфорд схватила ее руку.
— Я вам, конечно, благодарна, но… пожалуйста, будьте великодушны. Не вмешивайте меня. Ну, не говорите Адаму о нашем разговоре. Он не пойме…
Она не успела закончить. Дверь отворилась. На пороге стояли Джеко и Адам Пул.
К своему удивлению, Мартина рассмеялась.
— Вы как добрый волшебник из сказки, — сказала она, глядя на Адама. — Появляетесь всегда в нужное время.
— И что случилось на этот раз? — спросил Пул, разглядывая Габи Гейнсфорд, которая смущенно отвернулась, подкрашивая губы. — В чем дело, Габи?
— Извините, — проговорила она сдавленно. — Позвольте мне уйти. Что-то разболелась голова.
Пул посторонился. Габи бросила умоляющий взгляд на Мартину и, скорбно потупившись, выскользнула за дверь.
— Девушке не повезло, — объявил Джеко. — Не там оказалась. В Голливуде ее бы на руках носили. Сколько подлинного трагизма в голосе, в походке.
— Сходи и выясни, в чем дело.
— Но у нее разболелась голова.
— Ничего, ты сумеешь ее вылечить.
Джеко положил на стол пакеты с едой и вышел.
Адам Пул повернулся к Мартине:
— Садитесь и рассказывайте. На вас лица нет.
Она снова уселась за машинку.
— Так что? — спросил он.
— Боюсь, что мне надо уходить из театра.
— Из-за нее? — Адам Пул кивнул в сторону двери.
— Из-за всего. Из-за нее тоже. Она в жутком расстройстве.
— Переживает, что роль отдадут вам?
— Нет. Просто мой вид доводит ее до истерики.
— Не нравится, что мы с вами похожи?
— Да.
— Так пусть не смотрит. Беда в том, что эта девушка законченная дура. — Пул потянул на себя лоскут, который пришивала Мартина, и начал рассматривать. — Никуда вы не уйдете, и я не потерплю, чтобы какая-то заурядная актриса командовала в моей труппе.
— Мне ее жалко.
— А себя вам не жалко?
— Себя? — Мартина усмехнулась. — Мне грех жаловаться. Я получила работу, а теперь еще благодаря вам стала актрисой второго состава. О чем еще можно мечтать?
— Неужели дублерша — это предел ваших мечтаний?
Мартина молчала, в душе удивляясь, что сейчас вот так свободно говорит с Адамом Пулом, который всего два дня назад был для нее лишь экранной легендой.
— Нет, конечно. Но что толку? — Затем после паузы вдруг добавила: — А пьеса хорошая и… постановка тоже. Нельзя допустить, чтобы она провалилась.
— Вот вы, оказывается, какая! Говорите правильные слова. — Он встал. Подошел к ней. Наклонился и взял за руку. — Но раз так, зачем же поднимать шум. Зачем уходить из театра из жалости к этой девушке, которая сама не знает, чего хочет? Тогда надо помочь.
«Давайте отвечайте, не тяните. И мы покончим с этим. Вы согласны?»
— Я не знаю, чем могу тут помочь, но согласна.
— Вот и славно, девочка. — Пул погладил ее по голове и выпрямился.
Мартина улыбнулась.
— А я узнала цитату, только не помню точно откуда. Это или Петручио из «Укрощения строптивой», или Генрих Пятый.
Пул улыбнулся в ответ:
— Они друг друга стоят. А вы в таком случае Кейт, героиня «Укрощения строптивой». Хитрая, практичная Кейт, добрая Кейт, в которой нет ни капли трусости. Так что на репетицию завтра в одиннадцать явиться живой или мертвой. Договорились?
— Договорились.
— Смотрите не подведите. А с этой девицей я разберусь. До свидания, Кейт.
— До свидания, сэр.
IV
Вторая генеральная прошла гладко. Во всяком случае, в этот раз действие не прерывалось.
Во втором акте Мартине пришлось все время находиться за кулисами в импровизированной гримерной, но она все слышала.
Медлительная красота спектакля действовала на нее завораживающе. Доносившиеся со сцены бесплотные голоса, таинственные закулисные запахи, ощущение, что театр, как живое существо, дышит, пульсирует, излучает тепло, переполняли ее радостным восторгом, вызывали желание остаться здесь навсегда. «Это моя судьба», — думала она.
В этом акте много зависело от игры Габи Гейнсфорд. Не только от слов, их у нее было не много, но и от жестов, мимики, всего в целом. Прислушиваясь к ее бесцветным репликам, Мартина думала, что, наверное, когда смотришь из зрительного зала, все кажется лучше. Может быть, там что-то происходит такое, чего нельзя воспринять на слух.
Мисс Гамильтон, приходя переодеваться, в основном молчала. Со своей костюмершей держалась подчеркнуто сухо. Мартина забеспокоилась, не рассказал ли ей Пул об их разговоре и не поддерживает ли она племянницу своего мужа.
Когда второй акт закончился, в гримерную вошел Адам Пул.
— Пока все идет прекрасно.
Мартина застыла, держа платье. Мисс Гамильтон вскинула свои изящные руки и повернулась к нему.
— Неужели, дорогой?
Мартине показалось, что красивее, чем сейчас, она примадонну не видела.
— Я имел в виду тебя.
— А остальные?
— Остальные, как ожидалось.
— Где Джон?
— Сидит в амфитеатре. Дал слово не высовываться.
— «Дай Бог, чтобы он сдержал слово», — процитировала она реплику сэра Эндрю из шекспировской «Двенадцатой ночи».
Пул повернулся к Мартине:
— Привет, Кейт.
— Кейт? — удивилась мисс Гамильтон. — Почему Кейт?
— Мне кажется, она строптивая, — сказал Пул. — Прошу вас, продолжайте то, чем занимались.
— В самом деле, дорогая, давайте закончим, — согласилась мисс Гамильтон и повернулась к зеркалу.
Мартина принялась застегивать ей сзади платье. И все это происходило под аккомпанемент Пула. Он с волнением пришептывал, играя Мартину, и недовольно бормотал и хмыкал, становясь Еленой, жаловался, что платье тесное, затевал между ними забавный диалог. Мартина изо всех сил старалась сохранять невозмутимый вид, и примадонна едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться.
Наконец она встала.
— Милый, что-то не припомню, чтобы ты прежде устраивал такие представления в гримерной.
