— Когда точно вы покинули ложу?
— Когда они начали демонстрировать публике свои гримасы и ужимки.
— Вы заметили что-нибудь примечательное?
— К сожалению, нет.
— С какой стороны вы вышли на сцену?
— С той же, что и актеры.
— Когда вы шли по переходу, вас кто-нибудь видел, сэр?
— Нет, насколько мне известно.
— Что касается вашего присутствия в ложе, то свидетелем в данном случае была публика. Если я не ошибаюсь, девятьсот человек.
— Да, был аншлаг, несмотря на потуги двух актеров испортить мою пьесу, — ответил доктор, закладывая в ноздри большую порцию нюхательного табака.
— Вас кто-нибудь навещал в ложе?
— После первого акта никто. Потому что я заперся. — Доктор с шумом втянул табак. — Терпеть не могу компанию.
— Во время спектакля вы заходили за кулисы?
— Конечно. В двух антрактах. Главным образом, чтобы увидеть эту девчонку.
— Мисс Тарн?
— Ее. Опрятная малышка. И будет хорошей актрисой. Если только ее не испортят эти ничтожества, которые теперь правят нашим театром. В широком смысле слова, я имею в виду.
— В антрактах вы заходили в гримерные?
— Я заходил в кабинет в конце коридора. Хотите, называйте его гримерной.
— И когда вернулись в ложу?
— Как только подняли занавес.
— Понятно. — Аллейн задумался. — Доктор Разерфорд, вам известен некто по имени Отто Брод?
Доктор довольно громко охнул. Его глаза выпучились, ноздри раздулись. Затем он оглушительно чихнул. Носового платка под рукой не было, и он воспользовался нижней частью рубашки, открыв беспорядок, царивший у него ниже талии.
— Отто Брод? — повторил доктор, глядя на Аллейна поверх подола рубашки. — Никогда о таком не слышал.
— Говорят, его корреспонденция представляла определенную ценность, — туманно намекнул Аллейн.
Доктор мотнул головой:
— Не понимаю, о чем идет речь.
Аллейн решил оставить Отто Брода в покое.
— Думаю, вас не удивляет, что я уже наслышан о событиях последних нескольких дней. Что касается репетиций и изменения в составе исполнителей.
— Вот как? Тогда вам, наверное, известно, что мы с Беном ужасно скандалили каждый день. — Доктор сделал широкий жест. — Если вы ищете мотивы, то их целый вагон. Мы ненавидели друг друга. Но я бы сказал, что из нас двоих более склонным к убийству был он.
— Скандалы имели отношение к роли, которой лишилась его племянница?
— Не только это. По существу, наши стычки являлись яркими проявлениями взаимной антипатии. Но главным образом я был недоволен его игрой в моей пьесе и не переставал требовать, чтобы его племянницу вернули к ее убогому существованию в том жалком театрике, откуда она пришла, и поставили на роль эту девочку.
— И вы в конце концов, кажется, победили?
Доктор махнул рукой.
— Разве это победа?
Аллейн посмотрел на доктора в упор.
— Вы не возражаете, чтобы вас обыскали?
— Зачем?! — воскликнул доктор, вскакивая с кресла.
— Кстати, — сказал Аллейн, — как медик, что вы скажете относительно удара, который накануне смерти Беннингтон получил в скулу? Он мог после этого потерять сознание? Если учесть состояние алкогольного опьянения.
— А кто говорит, что он получил удар в скулу? Это, наверное, у него гипостатическое изменение цвета. — Доктор Разерфорд уставился на подошедшего к нему Фокса. — Чего вы хотите?
— Будьте добры вынуть руки из карманов, сэр.
— «Смотри не позволяй, чтобы нас, ночную гвардию, обзывали дневными грабителями».
С этими словами он послушно вынул руки из карманов, при этом их вывернув. Оттуда к его ногам полетели различные предметы: карандаши, табакерка, бумажные листки, коробочка с таблетками, программка спектакля, записная книжка и наполовину съеденная плитка шоколада. Над этой коллекцией витало облачко нюхательного табака. Фокс, наклонившийся все это собрать, вдохнул табак и начал чихать. Доктора одолел приступ беспричинного смеха, и он затопал на месте, сминая свое рассыпавшееся имущество.
— Мистер Разерфорд, — твердо произнес Аллейн, — я был бы вам безмерно благодарен, если бы вы перестали вести себя как клоун. Пожалуйста, не надо топтать свои вещи.
Доктор вернулся в кресло и с брезгливым видом очистил с подошвы ботинка прилипшую шоколадку.
— Да горите вы огнем! Из-за вас, черт побери, пропала унция лучшего рэпи, самого крепкого нюхательного табака.
Фокс собрал с пола рассыпанные вещи доктора, отложил в сторону. Затем соскреб с его подошвы частицы раздавленных таблеток и нюхательного табака. И отправил их в конверт.
— Полно стараться, Доберри, — проговорил Разерфорд, неодобрительно глядя на него.
Аллейн встал, возвышаясь над сидящим доктором.
— Думаю, вам пора с этим кончать.
Доктор промолчал, состроив нелепую гримасу.
— Мистер Разерфорд, — продолжил инспектор, — вы разыгрываете комедию, ломаетесь, но, заверяю вас, неубедительно. Это все плохо пахнет, похоже на отвлекающий маневр. Позвольте мне сказать, что Беннингтона действительно ударили по лицу. Мы знаем, кто и когда это сделал. Ссадину он потом замазал гримом. Я хочу, чтобы вы пошли со мной. Где ваш пиджак?
— «Порфиру дай, корону мне надень. Томлюсь я желанием бессмертья», — возопил доктор.
Фокс вышел и вскоре вернулся с его помятым пиджаком.
— Мистер Аллейн, в карманах ничего.
Аллейн кивнул и протянул пиджак доктору Разерфорду, который перекинул его через плечо.
Они двинулись к складу декораций. Констебль Лемпри прошел вперед и открыл дверь.
Теперь уже тело Беннингтона немного окоченело. И его лицо имело выражение молчаливого согласия со всем, какое можно часто видеть у мертвых. Аллейн перочинным ножом соскреб грим с левой скулы. Фокс держал кусок картона, куда он клал частицы грима, как художник, работающий с палитрой. На коже ясно проступило пятно.
— Вот, — произнес Аллейн и отошел в сторону, чтобы доктор Разерфорд мог увидеть.
Тот хмыкнул.
— Приличный удар, если это был удар. И кто это сделал?
Аллейн не ответил. Он обошел покойника и продолжил счищать с лица грим.
— Если вы полагаете, что это могло привести к смерти, — сказал доктор, — то сильно ошибаетесь. И сознание от такого удара потерять невозможно.
Фокс принес крем и полотенце, с помощью которых Аллейн закончил свое дело. Доктор наблюдал за ним с некоторым беспокойством.
