Отец Даниил подходит к решетке, когда все уже собрались и ждут его. Берется руками за прутья, смотрит вниз.
– Не знаю, зачем вы меня зовете. Что я вам могу сказать? В прежние времена, мне братья говорили, проще было. Деньги взял, молитву оттарабанил, крестным знамением осенил – все, готово. Веришь, не веришь… Не мое дело, а твое собственное. И спасать-то не от чего было. Хорошо было служить. А сейчас… Знаете ведь, чуете, что все обречены, и я чую то же. Все будет сметено. Все будет снесено. Ничего не останется. И поделом. Поделом достанется земле за все то, что до нас тут творилось.
– А что ждет-то нас? Что, батюшка?
– Не понимаю тебя, прости… Одно утешение нам всем: те, кого вы потеряли в войну – они вот и спаслись. Их прибрал к себе Господь. Устал биться за землю с Сатаной и забрал к себе своих, а прочих тут оставил. Так что не горюйте по тем, кого потеряли. У кого сыночек, у кого дочка, у кого отец, у кого матушка – им там лучше, на небесах, чем здесь было. И лучше, чем вам сейчас живется, и уж точно лучше, чем будет.
Ленька Алконавт – вечно опухший, с красно-синим пористым носярой, с редкими волосенками, спрашивает испитым голосом:
– Ты точно все это знаешь, отец Даниил? А то… У меня вот жена была… И ребенок, как раз именно что дочка. Вернулся – а тут могилы… Одна большая и одна маленькая… Дак вот… Я что хотел… Как мне их еще раз увидеть? По дочке кабздец прям скучаю. Тут во сне увидел ее, а потом сон поменялся… Я все вот хочу хотя бы во сне еще раз. И так, и сяк, е-мана – больше не снится.
– Не перебивай его, Ленька!
Но отца Даниила нельзя перебить: он и не слышал Леньку. Он продолжает себе говорить – негромко, ровно и гундосо. Он и себя-то самого не слышит, так что ему не мешают никто и вообще ничто.
– Я так считаю… И не считаю даже, а знаю: все те, кого забрали у нас в войну, кто при бомбежках сгинул – все были праведными или успели прощения заслужить, может, не делами, а хоть помыслами. Не надо за них болеть больше, можно их отпустить. А мы все, кто тут остался… Значит, не заслужили. Мы тут без призрения Господнего, одни, сами по себе. Вот тот мир, в который атеисты хотели раньше попасть – без смысла, без призвания, без обещания избавления – вот он, вокруг. Их молитвами и настал. Такого зла, как случилось в мире, и такого ужаса никогда еще не видывал человек. Другого объяснения нет. То, что я видел на своем коротком веку, иначе не разуметь.
– А что же нас-то теперь ждет? Когда мы… Когда нас не станет?
– Раньше было хорошее время. Раньше понятно было, зачем креститься, зачем молиться, зачем пост соблюдать, зачем заповеди. Это как: сделай все по правилам, и будет в конце тебе награда – вечная жизнь. Любимых своих увидишь снова, кого потерял и по ком тоскуешь, блаженство будет тебе, какое сам себе сможешь вообразить. Хорошо тогда было служить. И Сатане было противостоять проще. Ясно, что приобретаешь, и ясно, что теряешь. А теперь как?
– А что там, на той стороне-то, отец Даниил? Что вы там видели?
– Но если мы уже тут остались, если нас забыл Господь, то что уж? Обидеться на него и предаться Сатане? Или быть Господу верным, хотя нет уже надежды спастись?
Он не их спрашивает, а сам себя. И не спешит с ответом.
– А какой смысл тогда сопротивляться сатанинским искусам, если мир уже целиком в его власти? Вот явился Князь мира сего и царит теперь единовластно. И будет царить, покуда не настанет вечная тьма. Верных же Господу будет преследовать до последнего. Зачем соблюдать заповеди? Зачем хранить обеты? Кому молиться, если никто не слышит?
– Но вы-то же молились, батюшка! Все тут знают, что вы молились, когда с моста пришли! Вы-то тогда кому? А?
– Я вот молюсь, а ответа нет. Но я знаю и другое: где другие пали, я уцелел. Где прочих растерзали, я выбрался. Где грешники сгинули, я продолжил путь. Вот, добрался до вас. Это случайно или по промыслу? А чей промысел, если земля Богом оставлена? Не знаю. Вы просите меня наставить вас, а я сам не знаю ничего.
Он смотрит вдаль – как будто бы за мост.
– Праведным нечего тьмы бояться. Так я и солдат тех благословил на их поход: кто из них праведен, того сбережет… А кто сбережет? Некому. У того внутри свой огонь, который тьму вокруг рассеивает. Вот так если только. Вот если только так. Я говорю – помилуй, Господи, а говорю-то кому?
Мишель тоже тут, хотя и не собиралась – просто искала деда, но на словах о том, что сгинувшие в Распад все удостоились небесного царствия, обессилела и осталась слушать, осталась думать о папе и о маме.
– Мой выбор сделан: я тут буду до конца. Сколько найдется сил, столько буду бороться с искушениями, столько буду противиться Сатане и отрицаться ему. Почему? Трудно поверить в то, что мы тут просто забыты. Как можно своих детей забыть в машине – на жаре, на морозе, без воздуха? Может быть… Может быть, тут те остались, кому еще предстоит испытание? А? Может, тут собрались, на этой земле, одни только те, у кого не решилось еще, у кого не доделано, не завершено… Спасения я не жду и вам его обещать не могу. А может быть, надо просто вот так же… Для самих себя, а не для ради Бога? Ну да, война кончилась, наши проиграли… Проще сдаться… А? Как думаете? А я вот не стану. Он не видит, а я все равно своей клятвы не нарушу. Он не слышит, а я все одно ему помолюсь.
И отец Даниил поднимается, смотрит – не на людей, а в низкий потолок изолятора – и говорит монотонно.
– Отрицаюсь тебе, Сатана, гордыни твоей и служению тебе, и сочетаюсь тебе, Христе, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.
Остальные пытаются повторять, пытаются говорить с ним хором, но получается только у Серафимы и у Нюрочки, остальные еще не доучили до конца и отстают. А отец Даниил уже молится дальше:
– Святой священномученик Киприане, во дни и ночи, в тот час, когда упражняется вся сила супротивная против славы Единого живого Бога, ты, святой Киприане, молись о нас грешных, глаголя Господу: «Господи Боже, сильный, святый, царствующий вечно, услышь ныне молитву заблудшего твоего раба Даниила, да простит его все небесное воинство: тысячи Ангелов и Архангелов, Серафимов и Херувимов, Ангелов-хранителей…
– Заблудшую твою рабу Тамару…
Егорова мать тут. Крестится отчаянней всех остальных, смотрит в зарешеченное окно, не отрываясь. Старается не пропустить ни звука, повторяет слово в слово – и от нее Мишель и слышит эти слова так четко.
Остальные больше не пытаются даже догнать отца Даниила, а только слушают и запоминают, еле успевая подставлять свои имена, когда в молитве настает время просить за себя у отступившего с земли бога. Отец Даниил говорит быстрее, быстрее, неутомимо, не сбиваясь:
– Спаси нас, Господи, от всякого зла, дьявольского наваждения, чародейства и злых людей. Как воск тает от огня, так и растают все злые ухищрения рода человеческого. Во имя Святой Животворящей Троицы: Отца и Сына и Святого Духа да спасены будем…
Тут он прерывается, качает головой, проглатывает. А потом продолжает. Люди слушают, затаив дыхание.
