Тамара встает и идет открывать. Полкан шипит:
– Ты куда, дура! Погоди! Егор! Окно! Окно открой, балда! А то навоняли, небось…
Егор приоткрывает ставню, в комнату вползает кислый уличный воздух. Мать уже в коридоре, уже дребезжит собачкой, скрежещет замком. Кто ее просил, реально?
– Здравствуйте.
Быть не может!
Егор выскакивает в коридор, смотрит: Мишель!
– Это ко мне, ма!
Тамара даже к нему не оборачивается. Говорит спокойно и невесело:
– Нет, Егор. Это не к тебе.
8.
У дома – сотня ушей; у всей коммуны – две сотни, не считая детских. Да и дети ведь тоже все слышат, к тому же еще и понимают превратно. Нужно найти укромное место, такое, чтобы никто-никто не подслушал, как Мишель будет произносить это вслух. Такое, чтобы даже она сама не могла себя услышать.
Тамара – вороные волосы убраны в косу, худая как скелет, черные глаза запали, ждет, пока Мишель начнет сама. Вроде улыбается она Мишель, но смотрит не на нее, а мимо. Никуда не смотрит, как будто чучельные глаза у нее, а не от живого человека. И улыбка чучельная.
Если она и впрямь все сразу видит насквозь, зачем ей тогда нужно, чтобы Мишель давилась своими словами? Чтобы та унизилась? Чтобы призналась, что приползла сюда за помощью, хотя и понимает, что тем самым дает этой ведьме над собой власть?
И Мишель снова ненавидит ее, хотя целый вечер настраивала себя на то, чтобы изображать смирение и дружелюбие – изображать, если не удастся их почувствовать на самом деле.
Наконец она набирается духу.
– Я хочу узнать про одного человека. Хочу узнать, где он. И как у него дела.
Тамара перекатывает свои стеклянные шарики на Мишель. Разлепляет ссохшиеся от молчанки губы, собирается что-то ими сказать, но только выдыхает застоявшийся в легких воздух – как будто в кожаных мехах ножом дырку проткнули.
– У какого человека?
Вот опять. Опять она. Мишель улыбается, стреляет глазами в сторону.
– Вы не знаете?
– Я понятия не имею, о ком ты думаешь. Я не умею читать мысли.
– А что вы тогда умеете?
– О каком человеке ты хочешь спросить?
– О Саше. О казаке. Об казачьим сотнике.
– А.
Тамара меняется в лице: улыбка, которой она хотела то ли подбодрить Мишель, то ли показать ей свое над ней превосходство, оползает, как будто на ее поддержание Тамаре требуется слишком много сил, а сил больше не осталось. Мишель чувствует, как внутри у нее схватывается что-то крошечное, отчаянное – от одного этого оползшего лица. Может, не надо было приходить? Зачем ей знать?
– Подожди тут.
И Мишель остается одна на лестнице у прикрытой двери, из-за которой громыхает хохот Полкана, режется отчаянный Егоров басок, что-то двигают, чем-то хлопают. По лестнице тяжело поднимается Серафима, смотрит на Мишель неодобрительно: к ведьме пришла.
Наконец Тамара выходит с колодой огромных карт: Таро.
Садится прямо на ступени, кладет колоду перед Мишель.
– Возьми в руки и перемешай.
– Я сама должна?
– Ты ничего не должна. Но если хочешь знать…
Мишель притрагивается к картам с опаской. Они старые, засаленные, залапанные. Она берет их в руки – почему-то горизонтально. Перетасовывает. Кладет обратно.
– Спрашивай.
– С ним все в порядке?
Тамара кивает ей, раскладывает карты в форме шестиконечной звезды, седьмую карту кладет в середину.
Переворачивает их одну за другой. Шепчет что-то.
На левой нижней изображена обнаженная девушка под сияющей звездой.
На верхней по центру всадник с черепом вместо лица, почему-то головой вниз.
– Нет.
Мишель начинает потряхивать: колени, пальцы, зубы дрожат.
На правой нижней женщина на троне, тоже вверх тормашками.
– А что… Что случилось?
– Я не могу сказать.
Тамара продолжает открывать карты.
– Специально, да? Что значит – не можете?
– Не могу, потому что не понимаю.
Мишель медлит: верить или не верить?
– Но… Он жив хотя бы?
На верхней левой – перевернутый вниз головой мужчина в алой мантии.
На нижней посередине – ангел трубит в трубу, а под ним стоят, задрав головы кверху, голые человечки.
Тамара наклоняет голову нерешительно – вперед и вбок, как будто пытаясь наставить свое заостренное ухо, навести его куда-то за тысячу километров – туда, где сейчас кричит Саша.
– Да.
– А я… Могу ему помочь?
Ведьма набирает сил на одну усталую грустную улыбку.
– Нет.
– А я смогу… Я увижу его еще раз?
Тамара выпускает из себя воздух: он не пахнет едой, у него нет запаха дыхания живого человека, у него вообще нет запаха.
На верхней правой – колесница, запряженная двумя сфинксами, черным и белым. И тоже вверх дном.
– Я не могу просто взять и вот так увидеть то, что ты просишь у меня узнать. Я вижу вещи случайно. Редко бывает так, что мне показывают то, о чем меня уже спрашивали или еще спросят люди. Просто разная ерунда.
– И что? Скажи мне просто, увижу я его еще или нет?
Тамара молчит. Мишель тогда решается:
– Если за это нужно заплатить, ты скажи мне!.. Вы скажите. У меня есть… То, что сейчас всем надо. Смотрите.
Она достает из-за пазухи похожую на снаряд банку. Тамару при ее виде передергивает.
– Не надо. Я не беру ничего за это. Убери, тяжело смотреть.
– Я не… Это мое.
– Я знаю, чье это. Убери. Мне нельзя.
– Ладно. Ладно, я поняла.
Мишель суетливо прячет банку под куртку. А спрятав, упрямо повторяет:
– Мы с ним еще увидимся? Ты ведь знаешь! Это ведь ты им все сказала… Про волков, которые их на части рвут… Про все. Скажи. Скажи!
Тамара поднимает руку – к лицу Мишель. Она не кажется страшной, не кажется злой, но Мишель хочется избежать прикосновения. И, тем не менее, она позволяет ведьме дотронуться до своей щеки. Она думала, пальцы у Тамары будут ледяными, но они оказываются такими горячими, будто у нее жар.
– Я тебе отвечу. Отвечу так, как смогу. И ты больше у меня ничего не спрашивай. Договорились?
– Да. Хорошо.
Собирается с мыслями, как будто репетирует про себя приговор перед его оглашением. И отвешивает:
