– Не надо тебе его ждать.
Тамара переворачивает последнюю карту – ту, что в центре. На ней изображена каменная башня, в которую бьет из грозовых облаков яркая молния.
Она вскрикивает и махом смешивает все карты. Потом зло, как будто те были живыми и подстраивали ей козни нарочно, сгребает их и исчезает в своей квартире.
9.
Егор валяется у себя, тренькает на гитаре. Подбирает музыку к новым словам.
Наползает тьма!
Наползает тьма!
Из-за речки на заставы наползает тьма!
Ебаный Кузьма!
Ебаный Кузьма!
Избави нас, Боже правый, от всего дерьма!
Свят, свят, свят, свят
Сатане и шах, и мат!
Мать входит без стука. Садится на постель, выдергивает из руку гитару, выдергивает идиотскую песенку у Егора из горла на половине слова.
– Говори.
– Ты че, ма?!
– Рассказывай давай.
– Да о чем?!
Хотя половина баб коммуны к матери ходит за советами, сам Егор в ее способности никогда по-настоящему не верил. Про него, про Егора, она вечно видит одно тревожное, и эти видения раньше не раз становились причинами для самых странных и дурацких запретов: не купаться, не идти с мужиками в дежурство в третий от полнолуния день, не есть соленья, не подходить к девушкам. Егор терпел, сколько мог, а потом начал над матерью смеяться – и сила ее пророчеств от этого смеха стала ослабевать, пока Егор совсем от нее не освободился. И вот теперь…
– Зачем ты это сделал?
– Что сделал-то, мам?
– Зачем ты его отправил туда?
– Кого? Куда?
– Егор! Прекрати себя вести как кретин. Зачем ты позволил этим идиотам уехать за реку? Если ты знал, что я была права, Егор?
Егор хмыкает, собираясь придумать какую-нибудь отмазку, но вместо этого спрашивает:
– Что она тебе сказала? Это она так считает, да?
Тамара хватает его за руку, ее ногти врезаются ему в запястье.
– Больно!
– Ты знал, что он едет на свою погибель, ты знал, что я была права, и ты ничего не сказал. Ты видел, что я была права, Егор.
– Да ничего я не видел!
– Я знаю, что ты видел. Я… Теперь сошлось. Я просто думала, что это еще только случится, я перепутала прошлое и будущее. А оказывается, ты видел все.
– Бред!
– Не знаю, что именно, но знаю, какое у тебя было лицо. Мне снился ты, ты на этом проклятом мосту. Твои глаза. Ты все знал. И ты не поддержал меня. А теперь эта несчастная девчонка… Теперь мы все… Господи, Егор… Ты представляешь, что нас всех ждет?!
– Хватит бредить! Наползает тьма, бля! Давай, с этим бородатым в одну дудку будем дудеть! Хватит! Егор то, Егор се! Ничего там нет такого! Хорош, мам! Поняла?! Утомила!
Егор соскакивает с кровати, хватает рюкзак и вылетает в коридор, сдергивает куртку с крючка и бросается в лестничный колодец. Достало! Реально достало!
Надо просто доказать им всем, что там ничего нет. Надо самому в этом убедиться. Пора уже, больше невозможно так. Пока этот гребаный телефон еще фурычит, нужно забраться на мост, разлочить его и узнать, что там такое случилось. Чтобы стало раз и навсегда понятно. И чтобы мамка перестала его стращать своими глупостями. Его и всех. И чтобы поп этот дебильный…
И чтобы страх отпустил.
Окно над головой распахивается. Мать, в одной ночной рубашке, высовывается по пояс, нависает над двором.
– Егооооор! Вернииииись! Живо домой! Егоооор!
Никогда.
10.
Когда под утро стучат в дверь, Тамара вскакивает первой.
– Егор, ты?!
Но на пороге стоит заспанный штабной телефонист.
– Мне б Сергея Петровича. Простите, что рано… Что поздно… В общем, звонок ему.
– Откуда звонок?
– Ну вы ж знаете, нам не положено. Подымете его, пожалуйста?
Тамара проходит в спальню, где две их кровати раздвинуты по разным углам, хлопает сопящего Полкана по шее.
– Эй… Слышишь? Тебя там.
Полкан ухает, подскакивает, крутит тяжелой башкой, трет волосатыми кулаками заклеенные сном глаза.
Сует ноги в резиновые тапки, запахивается в стиранный-перестиранный халат, и плетется в прихожую.
– А?
– С Ростова-Ярославского, Сергей Петрович. По вашему запросу.
– Ого!
Ростов-Ярославский, станция в шестидесяти километрах по железке к Москве – следующий обитаемый и обороняемый пост. Когда кто-то через него едет туда или сюда – они Полкану сообщают. Но среди ночи обычно не тревожат, уважают чужой покой.
А тут – что?
– Что у них там?
– Не пойму что-то. Цыцки мнут, вас просят.
– Пум-пурум. Пум-пурум-пум-пум. Ладно, бляха.
Полкан накидывает на плечи свой старый ментовской бушлат как генеральскую бурку, на ходу крутит папиросу, готовясь к любым скверным новостям. Звонок принимает у себя, отправив телефониста досыпать.
– Пирогов.
– Здравия желаю, Сергей Петрович. Рихтер на связи.
– О! Дядя Коля. И тебе не спится?
– Да не спится вот, Сергей Петрович. Ты нам про китайцев вот тут помнишь, рассказывал? Про пропащих.
– Так точно. И что, есть новости?
– Есть. Все тут твои китайцы. Семьдесят четыре человека. Включая стариков и малых детей.
– Не понял.
– Пришли. По дороге пришли пешком. Оборванные, чумазые, а глаз таких круглых я и на русском человеке-то не видал. Но так вроде живы-здоровы.
– Опять не понял. А что ж они от нас-то убежали?
– Бес их разберет, Сергей Петрович. Лопочут что-то свое, с русским-то так себе у них.
– Но… Главное-то. Напал там на них кто-нибудь? Или холера какая-то? Что случилось-то, в принципе? Люди ведь просто так не бросают дом, понимаешь?
– Говорят, к Москве хотят поближе. Старейшины решили что-то такое, если я правильно их разумею. Предчувствия там, пророчества… Хер их разберет, нехристей. Сейчас вот решаем, что дальше с ними. Запрос послали. Тебе просто так набрал, сказать, что нашлась твоя пропажа. Хочешь, вернем?
11.
До пересменки дозорных Егор отсиживается в заводских бомбоубежищах, потом опять укрывается под насыпью. Можно было бы пойти в ночь, но Егор убеждает себя, что без утреннего света камера на телефоне не сработает, и разлочить его не удастся.
