А может и вправду там – живые города? Города, в которых, как и в Москве, есть и клубы, и концертные залы, и целые стадионы… Города, по которым Егор может гастролировать со своей группой, которую создаст вместе со встреченными по пути людьми – с группой, которая будет исполнять его песни. Надо только обязательно встретить хорошего ударника… И было бы здорово, чтобы Мишель согласилась отправиться вместе с ним туда, к этим неизвестным городам, в обратную сторону от своей идиотской Москвы.
Егор переставляет тяжелые, как тумбы, ноги; нет, это не он ими двигает – это они двигают им, несут его в противоположном от Поста направлении.
Вереница мертвых тел никак не заканчивается – она простирается до того самого места, где пелена начинает истончаться, становиться прозрачнее… Солнце с того берега пробивается через нее, электризует туман вокруг Егора, он переливается теперь волшебным светом, обволакивает Егора, одевает его в кокон, который сделает его неуязвимым…
И вот наконец начинают проявляться очертания – лес, поломанные зубья многоэтажек, фермы моста… Береговая линия. Егор идет дальше, вперед и вперед, пока не видит это… Это…
Над лесом поднимается солнце – большое, беспримесно красное.
Мост доходит до суши и превращается в железную дорогу, которая просекой внедряется в корявый иссушенный лес.
Рядом с мостом ничего нет…
И тут Егор смотрит вправо. Голова сама повернулась в ту сторону.
Пологий, затянутый тиной берег шевелится.
По нему движутся человеческие фигуры. Они появляются из подобравшегося к грязному пляжу подлеска, шагают к воде, к зеленой ядовитой воде, не боясь и не смущаясь ее, не чувствуя запаха, не чувствуя головокружения, не сомневаясь, не пробуя ее ногой, вступают в нее один за другим – и заходят все глубже, глубже – по пояс, по грудь, по шею – не делая никаких попыток плыть, никак не выказывая боли – хотя эта зеленая жидкость должна жечь кожу уже с первого прикосновения. Они заходят в воду с головой и пропадают в ней… Один, еще один, еще… Десяток, другой; А через некоторое время… Всплывают… Неподвижные.
Разбухшие. Похожие не бакены. На лягушачью икру.
Мертвецы.
Пробуждение
1.
Он выходит из арки, устроенной внутри арены – выходит как гладиатор, которому предстоит смертный бой.
Целый стадион народу. Полные трибуны. Свет от прожекторов слепит глаза, лучи бродят по толпе, и куда бы не упали разноцветные пятна – везде вытянутые руки, к нему, к Егору протянутые руки.
Люди кричат ему: «Егор! Егор!»
Гитара болтается у него за спиной, будто автомат, ремень перехватывает грудь наискось. Он останавливается посередине арены, поднимает руку вверх – и трибуны принимаются визжать от восторга.
Егор опускает руку – и вопли смолкают: все знают, что это значит. Он просит тишины, потому что только в абсолютной тишине эта песня – его главная песня – прозвучит правильно.
Егор притрагивается к струнам, и они начинают петь многоголосием. А самому ему остается только подпевать:
Вы оставили нам распотрошенный мир
Вы все мясо его закатали в консервы
Жрать рога и копыта – вот Пирров наш пир
У костра мы играем на струнах, на нервах
Вы оставили нам мир без лишних людей
Мы наследники вашей бесконечной жилплощади
Нам руины в урине вместо падших церквей
Ваши мумии нам чудотворными мощами
Вы оставили нам мир без вечных проблем
Кто мы, бля, и зачем, и куда мы отправимся
Позади яркий свет. Впереди яркий свет.
Мы летим на него. Разобьемся. И справимся.
Трибуны подпевают в тысячу глоток: «Разобьемся! Исправимся!», а потом снова начинают скандировать его имя: «Егор! Егор!». Прожектор, описав круг по раскрытым ладоням, по тысяче светлячков – фонариков от мобильных телефонов, которыми люди качают в такт его музыке – выцеливает самого Егора, лупит ему миллионом свечей точно в глаза. Женские голоса просят его:
– Егор! Егор!
Стадион растворяется, тает, меркнет. Егор повторяет, не желая его отпускать.
– Разобьемся… И справимся…
– Говорит. Заговорил!
– Он и до этого говорил уже.
– Егор! Ты слышишь нас? Егор! Вон, у него глаза под веками ходят. Дай нашатыря еще!
Нашатырная вонь через ноздри хлещет Егора сразу куда-то по лобным долям мозга, и стадион, полный фанатов, пропадает в никуда. Остается только прожектор – склоненная над ним, направленная ему прямо в глаза яркая лампа, и два лица – его матери и лазаретной заведующей Фаины.
– Нет. Подожди, подожди… Надо запомнить…
Надо запомнить слова этой песни – совершенно гениальные слова, слова песни, которая навсегда станет его визитной карточкой, песни, с которой он будет колесить по просторам огромной страны, везде и всегда собирая целые стадионы, которые и будут приходить, чтобы услышать вживую легендарную песню, гимн целого поколения, хотя бы раз…
– Бредит.
– Да слава богу, что хоть глаза открыл!
– Впереди яркий свет… Мы летим на него…
Егор лопочет последнее, что не выветрилось еще из его головы, цепляется за эти бессмысленные слова из последних сил, а все остальное в это время вымывает, уносит куда-то в никуда – и остаются только они, только эти голые бессвязные слова про свет. Стихают последние аккорды. Мелодия забыта тоже.
Больничная палата.
Мать.
Что случилось?
Егор закрывает глаза, старательно зажмуривается, потом снова открывает их.
– Егор! Ты узнаешь меня? Понимаешь, где ты?
– Да, мам. Все нормально. Отстань.
Она хмурится, но не возражает. А Егор, подумав, тянет руки – в вены воткнуты катетеры капельниц – к карманам. Карманов нет, куртки нет, портков нет, он лежит под колким казенным одеялом в одних семейниках. Он беспомощно спрашивает:
– А телефон где?
– Бредит, говорю же.
– Ладно, Фая. Дадим ему отдохнуть.
– Не надо мне отдыхать! У меня телефон был! Где он?
– Тссс… Шшшшш… Тихо-тихо…
Егор сдается: силы кончились, палата и вся Земля, на которой палата находится, закатываются за горизонт.
2.
– Мишка, Миш! Мы на улицу идем!
Мишель показывает левому Рондику кулак. Кто из них старший, а кто младший, запомнить невозможно: они за право быть старшим всегда соревнуются, дерутся и отчаянно о своем первородстве врут. Даже если они сами и знают, кто на самом деле на сорок минут раньше появился на свет, всех остальных они давно запутали. Поэтому Мишель их различает по родинке: у одного – слева на щеке, у другого – на правом виске. Левый и правый. Левый – Женька.
