– Дедушка! Саша! Нет! Не смейте!
Но он, потеряв терпение, тащит ее к заставе.
9.
Егор краем глаза видит, как Полкан снова возникает во дворе. Он подскакивает к окну ближе и кричит, надрываясь, чтобы перекричать беспрестанно гудящий поезд:
– Их нельзя пускать! Нельзя их пускать!
Полкан вскидывается.
– Егор? Ты, что ли?! Ты где?!
– Не пускай их! Они там все такие, как Кольцов! Они одержимые! В поезде! Их нельзя пускать!
– Замолчи!
Егор оборачивается на монаха – и проглатывает язык. Тот стоит в трех шагах и держит его на мушке: в руке пистолет.
– От окна. Отойди от окна.
Егор слушается. Ладно, ладно. Полкана он предупредил – и тот услышал.
Но стоит ему сойти с зарешеченной трибуны, как ее занимает поп. С Егора он ствола не сводит, а Полкану вниз говорит:
– Не пропустишь поезд – застрелю. Поезд уедет – отдам тебе его. Иди к себе! Слышишь?! Не принуждай меня! Не принуждай к закланью агнца сего! Ступай! Назад!
Полкан в ответ ревет, как раненая зверюга:
– Не трожь пацана! Убью на хер! Егор! Слышишь, ты? У меня пульт в кармане! Мост заминирован! Не дай тебе бог какую-нибудь глупость сделать – жму на кнопку! И прощайся со своими туберкулезниками!
Отец Даниил этого не слышит, не хочет слышать.
Егор дергается – монах стреляет.
Вспышка, грохот, брызжет штукатурка, звон в ушах; сердце сжимается в точку; мимо. Отец Даниил говорит ровно:
– Не заставляй меня. Зла на тебя не имею, но еще раз – и… Тихо сиди!
И во двор швыряет Полкану:
– Он жив! Но еще раз… Еще только один раз! И все! Слышишь?!
Егор трясет головой – вытряхивает из нее звон. Слышит Полкана:
– Не надо! Понял! Егор! Живой?!
– Живой! Да! Не взрывается мост?
– Не понимаю! Не работает! Хер знает, что они там напортачили! Надо идти разбираться!
– Ну охренеть теперь!
Но монах кричит не ему, а застрявшему во дворе Полкану:
– Пропусти его! Тебе что?! Пускай сгинет! Заслужила! Пусть сгинет, как сгинули все остальные города! Как вся Россия из-за этой чумы сгинула! Думали, всех вытравили? А мы вас – вашим же бесовством!
Егор пытается понять:
– За что?!
Но монах ему не отвечает – он глазами там, у моста, где поезд. А поезд вдруг замолкает. И потом дает два коротких гудка. Кто-то кричит внизу:
– Отправляется! Отходит!
Отец Даниил тоже видит:
– Отходит!
Егор поднимается – можно еще прыгнуть на этого безумного. И кричит Полкану, отворачивая лицо от попа:
– Слышь меня?! Слышишь?! Иди! Иди там, куда тебе надо! Иди, рвани их к херам! Я разгребусь тут как-нибудь!
Он делает шаг к отцу Даниилу – но тот по тени Егора засекает, оборачивается рывком и скалится:
– Сиди! Чуть-чуть осталось! Зачем тебе ради них погибать?! Мы лишь справедливость вершим! За все, что нам Москва принесла. За все горе, за все мучения! Ты же сам узрел! Видел, что там, с той стороны! Что с людьми сделалось! И это все – из Москвы в войну пришло! Москва на нас сатанинскую молитву наслала! Бесовское слово! Чтобы людей извести, а землю для себя сберечь! Чтобы мы друг друга сами пережрали.
– Что ты врешь! У вас там города! Киров, Екатеринбург! Ты же говорил!
Отец Даниил снимает в фонарном отблеске имена городов с Егоровых губ и кривится:
– Нет там никаких городов! Все выкошено! Одни одержимые шастают, и те скоро передохнут! Думали мы, пережили напасть, думали, можно их спасти, отмолить – а нельзя! Все обратно сатанеют. Один раз до конца послушал молитву – все! Один раз всего! Так что – простить это москвичам вашим?! Что такое зло в мир выпустили! И ради чего? Чтоб мы пережрали друг друга, а они там дальше себе сидели, задницей окаянной своей трон грели! Забыть?! Нет! Мы думали, у вас там тоже передохли все, в вашей треклятой, гнилой, мерзостной Москве! Мы думали, мир весь кончился, везде дьявол правит, как у нас. А вы тут вот – как у Христа за пазухой, за речкой за вашей. Богу мо́литесь! Кре́ститесь! И к нам еще солдат шлете, покорять нас. Снова оголодали до земель, до власти. Ну так вот вам, кушайте! Пусть нигде не будет тогда мира. Если чума – то пускай везде чума!
Голова у Егора вспухла и лопается. Ему кажется, что он слышит материнский голос – откуда-то далеко, из-за ограды. Он зовет его и чего-то требует.
Егор смотрит на попа.
Что он несет?! Егор моргает, видит топящихся людей. Моргает, видит тела на мосту. Хватается за трескающуюся башку – слышит мух в липком темном гараже.
– Какого вы там бога в своей Москве молите? Какой бог вас на это благословит?! Нашего большего нету!
Егор делает к нему еще один упрямый шаг:
– Ну а ты-то тогда кому служишь?! Кому?! Ты?! Служишь?! Это же грех! Сам говорил! Гнев – грех!
Отец Даниил отмахивается от него, а пистолет наставляет Егору прямо промеж глаз.
– Гнев? Грех! А самая страшная из греховных страстей – гордыня! И вот за нее, за нее надо Москву покарать! За гордыню! Пусть горит!
Он возвращается к окну…
– Куда он делся?! Куда делся твой отец?!
Ушел. Все-таки послушался его – и ушел. Все сделал, как надо было сделать. Егор сжимает кулаки:
– Он мне не отец!
10.
К заставе Тамара выбегает в одном халате, босая – как была. Поезд жжет глаза всеми четырьмя фарами, гудит обоими тепловозами, люди морщатся и мечутся, хотят поскорей закончить работу и прогнать состав дальше в Москву. Тамара машет руками, пытается перекричать тепловозный вой, но никто ее не слышит – ее отпихивают, отшвыривают, орут на нее так же беззвучно, как она орет на них. В надрывном реве двух локомотивов тонет все.
Тамара уже видела все это. Видела в картах, когда раскладывала их для девчонки, и видела снова и снова, когда переспрашивала у карт уже сама, пыталась спросить иначе в надежде на другой ответ.
Но получалось все то же.
Карты приходили перевернутыми, суля катастрофу, пророча гибель. Перевернутая колесница, перевернутый верховный жрец, перевернутый дьявол. И башня, поражаемая молнией – предзнаменование неизбежного, окончательного краха. Она видела в них то же, что видела сейчас – приползшего из-за реки громадного ядовитого змея со сложенным капюшоном. Змея, который уткнулся в преграду на этом берегу, но переполз ее и устремился дальше, чтобы сожрать весь мир.
Только перевернутого жреца-лжепророка, лжепророка она не так поняла.
Думала, это карты о ней самой говорят. Надеялась, карты говорят – остановись, хватит каркать. Несешь чушь, путаешь людей, пугаешься сама – и все зря.
