Старший отдает честь подошедшему Полкану. Рапортует:
– Кригов Александр Евгеньич, Государя императора Московского казачьего войска сотник!
Полкан важно отзывается:
– Полковник Пирогов, Сергей Петрович.
Сотник Кригов энергично жмет Полкану его пухлую пятерню, снимает фуражку – виски выбриты, а выше соломенные волосы копной – и короткая борода тоже из соломы. Улыбка белая, глаза… Какие у него глаза?
Полкан ехидно уточняет:
– Сотник ведь навроде нашего лейтенанта, а, Александр Евгеньевич?
– Нашего – это какого?
– Ну… Я в полиции звания получал.
– А… В полиции.
Он усмехается, дальше спорить не собираясь.
Сотник. А Мишель про себя решила уже называть его атаманом.
И тут этот атаман берет и сразу, не ища даже, откуда на него так пристально смотрят, а будто все уже зная, поднимает эти самые глаза – стальные – и нацеливает их на прячущуюся за оконными стеклами Мишель.
Красивый.
4.
Прибывшие спешиваются с дрезин – их тут десятка два человек. Дрезины большие, моторизованные, у каждой есть кузов, в кузове под брезентом лежат ящики. Полкан смотрит на эти ящики – дощатые, с трафаретными надписями «Останкинский мясокомбинат» – и сердце у него радуется.
Ящики пока не сгружают, но Полкан решает вопрос не форсировать. Когда будет время – тогда и отгрузят. Что с ходу клянчить – гостей надо сначала принять как следует, отогреть и накормить. Тогда уже и просить будет сподручней.
Главное свое дело казачий сотник в долгий ящик не откладывает.
– Ну что, господин полковник. Показывайте вашего гостя!
Шагая через двор, на здешнее хозяйство он озирается с кислой миной. Выправка у него что надо, шаг пружинит, взгляд строгий. Полкан глядит на двор своей крепости его глазами и понимает, что радоваться тут и вправду нечему. По двору гуляют куры, дети играют в караулке, к скамейке прислонен чей-то автомат – хорошо еще, без рожка. Бардак, а не пост.
В лазарете казачий сотник задерживается в дверях, оглядывается на врачицу – дадут халат? Но на Посту и тут без церемоний. Он снова недовольно качает головой.
Пришлый уже сидит в постели, обернувшись в одеяло. Вокруг смотрит недоверчиво. Фаина объясняет сотнику:
– Повезло вам как. Он только ведь сегодня в себя пришел. А так, чем уж ни пытались… Проснулся, совсем горячечный. Глаза бегают, всякую околесицу несет. Надышался.
– От реки, что ли?
– От реки, конечно. Но сейчас вроде получше. Успокоился хоть, а то все сбежать норовил.
Кригов смотрит на этого пришлого, на крест на его впалой груди. Улыбается ему и осеняет себя крестным знамением.
– Ты, брат, к своим попал, не бойся! Какое у тебя распятие знатное! Ты не монах ли часом?
Тот в ответ глядит непонимающе. Полкан разводит руками:
– Такое впечатление, что он по-русски ни бельмеса!
Сотник тянет к гостю руку, а тот весь съеживается, словно его хотят ударить. Кригов тогда пытается его успокоить.
– Братец, слушай! Мы тебе плохого не сделаем.
Достает из ворота серебряный образок на цепочке, предъявляет его пришельцу.
– Видишь? Мы тоже православные! В одного бога веруем!
Пришлого образок зачаровывает, его взгляд перестает метаться с одного дознавателя на другого. Сотник продолжает так же спокойно, ласково:
– Ты просто скажи – что стряслось-то? Напал на тебя кто-нибудь?
Рваное дыхание у пришлого налаживается, он кивает сотнику.
– Ну вот! Так и расскажи, брат, что там? Что там тебя так напугало?
Теперь гость качает головой.
Он, кажется, овладевает собой. Лицо его обретает осмысленное выражение. И вместо ответа он показывает на ухо и разводит руками. Фаина переводит:
– Глухой, мол! Вот мне с самого начала так и показалось, что он ничего не слышит.
Полкан чешет репу. Сомневается.
– Ну уж… Глухой.
Они приглядываются к гостю повнимательнее. Сотник Кригов пожимает плечами.
– Если глухой, то мог и не слышать криков от заставы.
Полкан напоминает:
– Шел и распевал «Господи, помилуй!». В него палили даже, не то, что кричали. Хорошо хоть, мимо. В него палят, а он дальше идет. Хоть бы хны.
Фаина вставляет свои две копейки:
– Мог и вообще ничего не понимать, если интоксикация серьезная. Мог находиться в бредовом состоянии.
Он наклоняется вперед, к сидящему на кровати гостю, тоже показывает себе на ухо, мотает бородой и подсказывает ему, произнося:
– Глухой ты, брат? Глухой, так?
Пришлый с этим соглашается. Кивает: так, так. А потом, будто вспомнив, что умеет говорить, этим своим ровным голосом выговаривает гундосо:
– Господь слуха не дал.
Кригов распрямляет спину.
– Ну вот.
Изучает его еще немного, потом кладет ему руку на плечо – тот вздрагивает, но руку не сбрасывает. Кригов медленно и тщательно выговаривает губами:
– А как тебя зовут, брат?
Пришлый не понимает. Тогда сотник показывает пальцем на себя и произносит:
– Я Кригов. Александр Кригов.
– Игорь?
– Да какое! Ручка есть у вас и бумага?
Фаина приносит ему исписанную тетрадь и карандаш. Сотник пишет свое имя на клетчатом листке, но пришлый смотрит в буквы тупо; насупливается, как будто не все узнает, пытается один раз их прочесть, другой, потом сдается и опять разводит руками. Полкан не выдерживает:
– Еще и безграмотный, что ли? Тьфу ты!
Казачий сотник смотрит на гостя вприщур.
– Он, ведь, наверное, мой ровесник. Детство, наверное, как раз на войну пришлось. У нас и в Московской области таких вот сирот знаешь, сколько! Может быть и не грамотный. Все, что угодно, может быть.
Тут до гостя все-таки доходит, чего от него хотят. Он тоже тычет себя в грудь пальцем и выговаривает.
– Раб божий Даниил.
Фаина квохчет:
– Ну вот. А я его Алешей, Алешей…
Кригов кивает. Раздумывает.
– Слушай, брат Даниил. Выручай нас. Нам нужно знать, что там, за мостом. А?
Тот хмурится, тужится, хочет понять – но все-таки не понимает. Тогда Кригов, почесав бровь, снова берет карандаш и рисует: две извилистых линии – реку. Мост через нее. Периметр стены Поста очерчивает прямоугольником. Показывает на себя, на Пост. Потом на мост, потом на тот берег.
