— Убийцы, — кто-то выкрикнул из толпы.
— Да, — кивнул Сомхэрл, — они умеют убивать, — но прежде всего они умеют сражаться, они воины. Даже сейчас, мокрые, без оружия, они готовы биться голыми руками.
— Взгляните на себя, вы, привыкшие жить в мире и покое, думаете, если убьете их сейчас, то станете такими же, как они, станете воинами? Нет, воинами от этого вы не станете, а вот убийцами — да.
Сомхэрл обвел взглядом притихшую толпу. Русы, понимая, что сейчас решается их судьба, тоже молчали.
— Убить первый раз тяжело, потом это входит в привычку, — Сомхэрл выкрикивал слова, заглушая шум волн, бьющихся о берег, — подумайте об этом, прежде чем обагрить свои руки человеческой кровью.
— Они перережут нас в первую же ночь, — взвизгнул получивший удар посохом, — перережут всех мужчин, а затем примутся за наших женщин.
Толпа вновь загудела.
— Чего ты хочешь, Сомхэрл? — Растолкав всех, вперед пробился краснолицый здоровяк, держащий в руках топор с длинной рукояткой. — Мы все спаслись благодаря тебе, но объясни, бога ради, чего ты хочешь сейчас?
— Ждите, — коротко ответил Сомхэрл и, повернувшись спиной к толпе, направился в сторону русов.
Ему навстречу вышел рыжебородый широкоплечий воин, с которого ни морская вода, ни крушение обоих драккаров не смогли смыть властного вида. Хольмгер, а именно так звали предводителя русов, о чем-то долго говорил с друидом, знавшим язык викингов. Разговор явно давался Хольмгеру нелегко, один раз рука его потянулась к поясу, туда, где еще недавно висел широкий меч. Но меч уже лежал на дне бухты, и рука воина, нащупав лишь пустоту, замерла. Хольмгер посмотрел на свою руку, на то место, где должен был висеть меч, нахмурился. Здоровяк с топором напрягся, готовый прийти на помощь Сомхэрлу при первой необходимости. И вдруг рус засмеялся, а затем одобрительно хлопнул друида по плечу. Сомхэрл кивнул, и каждый из них пошел к своим соплеменникам.
— Ты рассказываешь так, словно сам видел все это. — Я не мог удержаться от восхищения.
— Я так часто перечитывал этот свиток, — улыбнулся Альбер, — что для меня все это уже не просто слова, для меня это уже часть моей жизни. Порой мне кажется, что я не просто представляю, что это было именно так, мне кажется, будто я помню, что это так было.
— Так ты говоришь, что русы поклялись на крови жить в мире на одной земле с гондами?
— Да, так и было, — подтвердил архивариус, — свиток с текстом клятвы был записан уже позже, в тот день было не до писанины, все было гораздо проще.
Хольмгер стянул с себя кожаную безрукавку, положил ее на огромный, с полдраккара, гладкий камень. Затем он достал нож, единственное оружие, которое у него осталось. Быстрыми, решительными движениями он отсек от безрукавки все лишнее, оставив лишь спину. Подняв сжатую в кулак левую руку, он громко произнес клятву. Клятва была совсем короткой, Хольмгер не любил лишних слов, от них никогда не было толка. Предводитель русов опустил левую руку на камень, разжал ладонь и с силой полоснул по ней ножом. Он вновь поднял окровавленную руку вверх.
— Да будет слово мое и каждого из нас крепче этого камня. Да не сокрушат его ни волны, ни время, ни память наших потомков. Ибо слова руса крепче любого камня. — Он прижал ладонь к куску кожи, оставив на ней темный кровавый отпечаток.
Один за другим выходили суровые воины и повторяли за своим предводителем слова великой клятвы, один за другим оставляли они кровавую печать на куске кожи как символ верности своему слову. Так длилось, пока все они не принесли клятву мира.
— Да, именно так все и было. Я думаю. — Альбер улыбнулся мне простодушной улыбкой. — Сейчас увидишь.
Он выбежал из комнаты, не объяснив, что именно я должен увидеть, и почти сразу вернулся неся в руках очередную доску с натянутым поверх нее куском кожи.
— Смотри! — торжественно провозгласил Альбер. — Та самая безрукавка Хольмгера!
Он очень бережно положил реликвию на стол. Затаив дыхание, я склонился над этим тысячелетним куском кожи, сплошь покрытым бурыми пятнами ржавчины.
— Кровь давших Великую клятву. — Альбер сопел прямо мне в ухо.
— Не каждый народ может похвастаться такими реликвиями, — признал я, — особенно со столь давних времен. По сути, вы знаете имена своих праотцов, основателей вашего рода.
— Да, так и есть, имена Хольмгера Смелого, давшего Великую клятву, и Сомхэрла, принесшего нашему народу веру, всегда поминаются в наших молитвах.
— Так ведь получается, что на острове полно потомков этих ваших великих? Ты, Альбер, наверняка тоже чей-нибудь внучок будешь.
— Нет, к сожалению, — мне показалось, что Альбер покраснел, — имя основателя моего рода не сохранилось в истории, а что касается потомков наших, как ты говоришь, великих, то здесь тоже все не так просто.
Архивариус вздохнул:
— У Хольмгера детей так и не было. Среди приплывших на остров гондов мужчин было больше, а все взрослые женщины были чьими-то женами. Были еще и дети. Многие мужчины долгие годы ждали, когда девочки подрастут, чтобы взять их в жены. Хольмгер так и не дождался своей невесты.
— Рюриковичей, значит, тут нет.
— Кого? — не понял Альбер.
— Ничего, не обращай внимания. А что с потомками Сомхэрла?
— О, их достаточно много. За сотни лет, мне кажется, все семьи успели породниться между собой. Кстати, Верховный хранитель тоже потомок Сомхэрла.
— Я так сразу и подумал, есть в нем что-то такое… от святого.
Альбер внимательно посмотрел на меня, пытаясь понять, не были ли последние слова сказаны в шутку, затем, очевидно решив, что шуток на тему Верховного хранителя быть не может, кивнул.
— Да, Хранитель действительно выдающийся человек, слышал бы ты его десятидневные проповеди.
— Кстати, почему десятидневные?
— Как почему? — переспросил Альбер. — Девять дней мы работаем, а десятый день, Обретение, посвящен отдыху. В этот день по утрам Верховный хранитель проповедует в храме.
— И что же он проповедует?
— Никто не знает, какая будет тема проповеди, от этого вдвойне интересно. Ладвика приходят послушать и простые горожане, и члены совета, включая конунга. Верховный хранитель является членом совета, но там никогда не выступает. Кстати, я думаю, уже самое время присоединиться к Хранителю и отобедать. Могу сказать, ты первый из людей, прибывших с Большой земли, кого Хранитель удостоил подобной чести.
— Надо же, а я с пустыми руками в гости пришел. Неудобно как-то.
— Ничего страшного, — взмахом руки архивариус отверг мои сомнения, — все, что нужно, чтобы войти в дом Хранителя, — это открытое сердце и чистые помыслы.
— Ясно, это все про меня, — не стал я разочаровывать Альбера.
— Подожди немного, я уберу свитки.
