Он что-то бормотал себе под нос, пытаясь понять, откуда могла прилететь стрела. Определившись с возможным направлением, он двинулся вверх по тропе, пока не уперся в нагромождение огромных валунов, которое дорога огибала.
— Прелестно!
Очевидно, гигантские камни Зиверсу очень понравились. Он пошел по тропе, не удаляясь от серого гранита, возвышающего над дорогой на несколько метров.
— Вот оно! — услышал я восклицание немца, а затем тот шагнул прямо в камень и растворился в нем.
Я поспешил к тому месту. Узкая расщелина с трудом позволяла протиснуться человеку средней комплекции, но если уж пролез Зиверс, то я точно застрять не должен. Я шагнул в расщелину, которая внутри неожиданно стала гораздо шире. Без особого труда я, словно Копперфильд, продвигался внутри гранитной скалы, постепенно поднимаясь вверх, пока не вышел на небольшую довольно ровную площадку полукруглой формы. По краям ее возвышались острые каменные зубцы, делающие находящегося здесь человека абсолютно незаметным с дороги.
— Идеальное место, — вынес вердикт Зиверс.
Он подошел к краю площадки, туда, где, по его мнению, стоял стрелок, и принял позу лучника.
— Отличный обзор, как он мог отсюда промахнуться?
— Кто? — спросил я как можно равнодушнее.
Зиверс медленно повернулся ко мне, его нижняя челюсть, очевидно перемалывавшая жвачку, ходила ходуном.
— Стрелок, Эдди. Лучник. Или вы ждете, что я назову вам имя?
— Я бы не удивился. — Краем глаза я приметил хорошего размера булыжник. Если я успею схватить его, то, возможно, у меня появятся шансы.
— Вы явно поклонник Камбербэтча, — неожиданно рассмеялся Зиверс, — мне тоже понравилось, как он сыграл Холмса. Но мы не в кино, я не смогу определить убийцу по кучке пепла. К тому же, — он вновь помрачнел, — я не вижу здесь вообще никаких следов.
Зиверс повернулся ко мне своим коротко стриженным затылком и стал спускаться в расщелину. Ни я, ни булыжник его явно не беспокоили.
Не обнаружив никаких следов стрелка, мы вернулись на базу. Сняв бронежилет, я испытал облегчение. Оказывается, эта штука чертовски тяжелая, и в ней все равно страшно. На базе я чувствовал себя гораздо в большей безопасности. Кто бы ни был этот таинственный, открывший на меня охоту, стрелок, вряд ли он решится напасть прямо здесь.
Гартмана в этот вечер мне увидеть не удалось. Доктор, розовощекий упитанный француз, сообщил нам с Зиверсом, что стрелу он благополучно извлек, рану обработал и жизни пациента, по его мнению, ничего не угрожает. Самым худшим из всего было то, что профессор потерял довольно много крови. Однако, успокоил нас врач, это количество все же не было критично, так что капельница и продолжительный сон — это все, что на данный момент нужно раненому.
— Я думаю, завтра вы с ним вполне сможете пообщаться.
Француз жизнерадостно улыбнулся. Почему-то от этой улыбки мне стало немного легче.
— Спасибо, Николя. — Я стиснул пухлую руку.
Довольный собой француз удалился, что-то мурлыкая.
— Счастливый человек, — Зиверс презрительно смотрел вслед доктору, — сделал несложное дело и чувствует себя героем.
— У вас лично к нему антипатия или вы всех врачей недолюбливаете? Он спас Гартману жизнь.
— Он сделал то, с чем справится любой фельдшер, — фыркнул Зиверс, — вы же не рассыпаетесь в благодарностях уборщице, когда каждый день топчете чистые полы? А она их драит постоянно, в отличие от этого хомяка, который первый раз за несколько месяцев сделал больше, чем выписал аспирин.
— Успокойтесь, Клаус, — тихо подошедший к нам Ларсен, очевидно, слышал весь разговор, — сегодня все понервничали, и всем нужен отдых. Я думаю, завтра мы сможем во всем разобраться. А пока я запрещаю кому бы то ни было покидать территорию базы. Пожалуйста, Клаус, передайте мое распоряжение охране и ложитесь спать.
— Да, Матиас, — Зиверс смутился, ему явно было неудобно за свой всплеск эмоций, — я проинструктирую ребят. До завтра.
Он кивнул нам и пошел к выходу. Я смотрел ему вслед, и мне показалось, что что-то не так. Только когда широкоплечая фигура Зиверса скрылась за дверью, я понял, что именно было не так. Я впервые видел, чтобы Зиверс сутулился. А еще мне показалось, что плечи его подрагивали.
— Бедняга Клаус, — Ларсен так же, как и я, не отрываясь смотрел вслед своему заместителю, — у него в Германии оставалась жена. Она тяжело болела. Рак поджелудочной. Сегодня ему сообщили о ее смерти.
— Ничего себе, — выдохнул я, — он ничего не сказал мне.
— Он никому ничего не сказал, — Ларсен устало потер глаза, — я узнал только потому, что он разговаривал по спутниковой связи у меня в кабинете. Я не успел выйти.
— Поганый сегодня вышел день. — В таких ситуациях никогда не знаешь, что сказать.
— Это точно, день явно не удался, — кивнул Ларсен, — идите отдыхать, Эдди. На свежую голову будем пытаться понять, что вообще происходит.
— An hour in the morning is worth two in the evening
[9].
Матиас вновь кивнул, но в его лице особой надежды на утро я не увидел.
Глава 8
Утром я сразу рванул к Гартману. Поскольку здесь, на базе, я был для него почти родственником, Николя в порядке исключения ненадолго пустил меня к нему.
— Только прошу вас, Эдди, не утомляйте его чересчур, он еще слишком слаб, — предупредил меня доктор, — полчаса назад приходил Зиверс, расспрашивал его о вашей вчерашней поездке. Профессор Гартман очень устал после этого разговора.
— Я понял, док. — Я послушно закивал головой.
Николя недоверчиво скривился:
— Пять минут, потом я сам вас выгоню.
— О’кей, док, и еще раз спасибо вам огромное, — я крепко стиснул руку француза, — вчера вы спасли профессора, перед этим Дитриха подлатали, вы просто ангел-спаситель для всех нас.
— Дитриха? — удивился Николя, с трудом выдернув руку из моих пальцев. — А что с ним? Он ко мне не обращался. Мне всегда казалось, что Дитрих здоров как бык.
— Это точно, — я хлопнул доктора по плечу, — Дитрих здоров как бык, вы, как всегда, правы, док. Ну, я пошел, я недолго.
Верхний свет в палате был выключен, горел только один настенный светильник, слабо освещавший комнату. Жалюзи на окне были плотно закрыты. Вначале мне показалось, что Гартман спит. Он неподвижно лежал на спине, закрыв глаза. Его бочкообразная грудь медленно поднималась и опускалась с тихим хрипловатым присвистом. Я замер в нерешительности.
— Что, мандаринки принес? — Голос Гартмана звучал вполне бодро.
— Юрий Иосифович, — пробормотал я растерянно.
