— Будем надеяться, что Торбьорн его образумит.
— Сомневаюсь. — Ларсен пошире расставил ноги, так, словно противостоял порывам ветра.
— Что это вы притащили с собой? — выкрикнул Торбьорн, находясь от нас еще метрах в тридцати.
Ларсен помолчал, давая делегации островитян подойти ближе, затем ответил:
— Белый флаг — символ мира. Мы пришли с миром Торбьорн.
— Надо же. — Торбьорн остановился в нескольких метрах от нас, Ульрих последовал его примеру. — Один человек уже убит, Готфрид ранен, и после этого вы, размахивая белой тряпкой, говорите, что это символ мира. Вы удивительные люди — чужестранцы, пришедшие с Большой земли. Интересно, если вы перебьете всех жителей острова, тогда вы, наверно, вывесите очень большой белый флаг.
— Торбьорн, — я шагнул вперед, — поверь, никто из нас не убивал Алрика.
— С чего нам верить тебе, мальчишка? — Ульрих не скрывал своего недоверия. — Ты выгораживаешь своих соплеменников.
— Выслушайте меня, — я говорил как можно быстрее, пока меня еще слушали, — выслушай, Торбьорн, и ты, Ульрих. Когда я думал, что один из моих соплеменников причастен к смерти Алрика, то сам рассказал об этом Фрее. Поверьте, если бы я сейчас думал так же, то не стал бы никого выгораживать, а первый потребовал бы суда над убийцей.
— Это только слова, — фыркнул Ульрих, — не знаю, когда ты успел так выучить нашу речь, но слов ты можешь говорить много. С чего нам им верить?
— С того, что я мог бы попытаться обмануть тебя и Торбьорна, но это значит обмануть и Фрею, а этого я никогда не сделаю.
Торбьорн непонимающе нахмурил густые брови, а я уже собрался с духом и выпалил:
— Не сделаю, потому что люблю Фрею. Я люблю дочь твоей сестры, Торбьорн, а она любит меня.
— Что ты несешь, малец? — Торбьорн сделал несколько шагов вперед и остановился в паре метров от меня.
Мне показалось, что я вижу, как мысли пробегают у него в голове, так усиленно он наморщил лоб, пытаясь понять услышанное.
— Так вот почему она так странно себя вела эти дни.
Глаза Торбьорна мрачно смотрели на меня сверху вниз. У меня было ощущение, что я разговариваю с медведем, который еще не решил, насколько он голоден.
— Почему же тогда ваш человек посмел выстрелить в конунга? — Ульриха явно не очень заинтересовала моя история любви.
— Потому что среди приехавших к вам вчера был тот самый раненый. Если бы вы увидели его рану, то тут же решили бы, что именно он убил Алрика.
— Раненый, — усмехнулся Ульрих, — ты слышишь, Готфрид? Вот все и прояснилось. Вчера вы так боялись показать нам его, что осмелились напасть на самого конунга в зале совета, а сегодня ты пытаешься убедить нас, я даже не знаю в чем. В чем ты хочешь убедить нас?
— Да пойми же, — отчаяние уже охватывало меня, — мы тоже люди, обычные люди, как и вы. У нас много мужчин и гораздо меньше женщин. Двое мужчин подрались из-за женщины. Что, ты никогда не слышал про такое? У вас не так?
— Хо! — хрюкнул усевшийся на здоровенный валун Торбьорн. — Помнишь, Ульрих, как ты сцепился с Олафом из-за той рыжей девицы, уж и не помню, как ее и зовут.
— Нашел время, — гневно прошипел Дикий.
— Самое смешное, что она никому из них не досталась, — продолжал посмеиваться Торбьорн, — и стала женой одного рыбака. Ульрих, у тебя, кажется, тогда глаз дня три не открывался?
— Да заткнешься ты когда-нибудь, болтун старый! — Ульриха уже трясло от возмущения, но он знал, что справиться с Торбьорном не в его силах.
— Ладно, чего уж вспоминать, — миролюбиво пробурчал великан, — надо решать, что делать, Ульрих.
— Что делать? Я не верю ни одному сказанному ими слову. Пусть выдадут нам на суд своего раненого и человека, который посмел напасть на конунга. А там будет видно. Решение примет совет. А иначе, — Ульрих угрожающе похлопал по рукояти меча, — мы сами придем и заберем их.
— Нам нужно время, чтобы все обсудить, — ответил ему Ларсен.
— Время вам до утра. Как только ночное солнце начнет подниматься вверх, вы должны дать ответ.
— Скажи Торбьорн, вы можете обещать, что до суда с этими людьми ничего не случится и что мы сможем присутствовать на суде и иметь право выступить в их защиту?
Торбьорн поднялся с облюбованного им камня.
— Слово начальника стражи. Эти люди все время будут под моей защитой.
— Хорошо, скажи мне еще вот что: вы сможете отличить рану, нанесенную ножом от следа, который мог бы оставить гарпун Алрика?
— Да проще простого, — усмехнулся Торбьорн, — для этого даже врачевателя звать не нужно, это может сделать каждый.
Я кивнул. И прошептал на ухо Ларсену:
— Все не так плохо, невиновность Дитриха мы докажем.
— Да, но как быть с Зиверсом? — озабоченно прошептал в ответ Матиас.
— Его мне не жалко. Предложим, чтобы его посадили в лодку, как это делают со всеми преступниками.
— Вы хотите, чтобы он умер в море, — округлил глаза Ларсен.
— Матиас, не тупите, дадим ему маячок, и в первый же день его подберут норвежцы или кто тут есть рядом. Свяжитесь с ООН, они что-то придумают.
— Хорошо, — Ларсен повернулся к ждущим ответа бородачам, — утром мы дадим ответ, и думаю, мы согласимся. Мы хотим решить все мирным путем.
— Вот и славно! — воскликнул Торбьорн.
Ульрих лишь надменно кивнул.
Договаривающиеся стороны, каждая вполне довольная собой, уже собирались расходиться, как неожиданно со стороны перевала донеслись тревожные крики.
— Что там творится?
Торбьорн недоуменно всматривался в укрытые туманом скалы. Из серой пелены выскочило несколько человеческих фигур. Эти фигуры стремительно приближались к нам, издавая отчаянные вопли.
Готфрид смотрел вслед Торбьорну и Ульриху до тех пор, пока их спины не растворились в тумане. Затем он подошел к установленным на ровной площадке среди скал нескольким креслам. Все они пустовали за исключением одного, которое занимал Верховный хранитель.
— Мы напрасно теряем время. — Ладвик недовольно хмурился.
— Мы пытаемся сделать так, чтобы не погибли люди, — убежденно ответил конунг, усаживаясь в кресло, — и наши люди тоже. Неужели ты думаешь, мы сможем одержать легкую победу?
— Победа, какая бы она ни была, в любом случае лучше поражения, — вспыхнул первосвященник, — иногда, конунг, мне кажется, что ты готов сдаться без боя.
— Вот как? — усмехнулся Готфрид. — А тебе не кажется, Хранитель, что ты лезешь не в свое дело. Я же не учу тебя, как читать проповеди.
— Долг Хранителя — защищать веру наших предков, защищать устои, на которых покоится наше существование.
