Облигации
В войну я работала учительницей в маленькой школе маленького поселка. Нас, учителей, как и учеников, было мало. Местные поселковые власти привлекали нас, как людей грамотных, образованных, а таких в те годы в селах и поселках было наперечет, к проведению почти всех общественных и политических мероприятий.
Мы были агитаторами и политинформаторами, организовывали сборы вещей, прежде всего теплых шерстяных носков и варежек для фронтовиков, устраивали субботники по наведению санитарного порядка в поселке… Особенно часто, можно сказать постоянно, мы занимались сбором облигаций государственного займа. Сегодня уже многие, наверное, даже не знают, что это такое.
Еще в довоенные годы государство стало выпускать облигации. Ежегодно, помнится, даже по нескольку раз в год в газетах публиковались таблицы выигрышей. Владельцы облигаций, а ими были все работающие, проверяли по ним свои облигации, и некоторые выигрывали большие суммы денег.
Но это случалось редко. Покупая облигации, человек, можно сказать, просто отдавал свои деньги государству. Это знали и понимали все, а потому многие покупали облигации под нажимом руководителей предприятий и организаций, профоргов и партийных активистов. Но как бы там ни было – государство получало огромные денежные средства, которые были нужны и в мирное время, но особенно, конечно, в годы войны.
В годы войны, чтобы победить фашистских захватчиков, наш народ жертвовал всем. Люди отдавали свои сбережения на строительство самолетов, танков, кораблей. Но и сегодня помним, например, Ферапонта Головатого, отдавшего свои трудовые накопления, он был пчеловодом, на строительство двух самолетов-истребителей. В самое тяжелое время по всей стране развернулось патриотическое движение по сдаче в фонд обороны облигаций государственного займа. Сдавая облигации государству, люди, само собой разумеется, отказывались от будущих выигрышей, от надежды когда-нибудь вообще получить отданные «взаймы» деньги.
В городах, селах, поселках создавались специальные комиссии по сбору и уничтожению собранных облигаций. В комиссии входили представители местной власти, члены партии, активисты, передовики производства, авторитетные люди.
Как я уже сказала, почти постоянно в эти комиссии входили и мы, учителя. При уничтожении облигаций надо было составлять специальные акты, и тут требовались грамотные люди.
В определенные дни мы делали подворные обходы, беседовали с людьми, убеждали их в необходимости сдавать облигации в помощь фронту. Надо сказать, особых убеждений, призывов не требовалось. Люди были готовы отдать последнее, чтобы помочь нашим бойцам разгромить ненавистного врага.
Облигации мы складывали в обыкновенный мешок. И после окончания обхода составляли акт и в присутствии всех членов комиссии просто-напросто сжигали в печах.
Ходить по дворам, да еще при любой погоде, было нелегко. Мы были плохо одеты, а главное – ослабевшие от постоянного недоедания. А когда люди недоедают, они часто болеют. К вечеру, к окончанию обхода, мы очень уставали. Кроме того, у всех нас были дети, у многих – престарелые родители. Процедура же сжигания облигаций требовала много времени. Бумага в кипах, как известно, почти не горит. Каждую облигацию бросать в печь приходилось по отдельности. Иногда этот процесс затягивался за полночь, а ведь назавтра надо было снова идти на работу, заниматься домашними делами, а после окончания рабочего дня – опять выполнять общественные обязанности. Потому, хотя все мы были детьми своего времени – людьми предельно законопослушными, исполнительными, строго подчинялись требованиям всяких инструкций и предписаний, – в этот момент, в момент сжигания облигаций, шли на уголовно наказуемое нарушение инструкции – поручали, доверяли уничтожать облигации кому-нибудь одному из нас.
Не раз, не два сжигала облигации и я. Садилась возле открытой печи, доставала облигации из мешка и почти всю ночь смотрела на языки пламени. Рядом, в соседней комнате, спали трое голодных детей и старушка-мама.
Сижу, смотрю на огонь и вижу в языках пламени наши горящие города и села, наших идущих сквозь огонь бойцов и самого любимого из них – своего мужа…
Закончу – переворошу пепел кочергой, и все.
Подписи членов комиссии в акте об уничтожении облигаций обычно ставились заранее, сразу после окончания обхода.
Утром я уносила акт председателю комиссии.
И вот что показательно. Уже через много-много лет после войны, когда мы стали жить вполне сносно – вдосталь наелись хлеба, оделись, обулись, – мне вдруг пришла в голову грешная мысль: а ведь любой из нас, членов комиссии, мог сколько угодно облигаций при таком их сжигании утаить, спрятать, короче говоря – украсть, а потом, имея их большое количество, при очередном розыгрыше получить столько денег, сколько бы хватило, чтобы не знать, что такое голод и холод, сытно кормить своих детей и стариков-родителей…
Нет, не крали…
И даже не думали о том, что можно красть…
Была война. Был страшный, сильный, жестокий враг, и мы победили его не только пулями, снарядами, штыками – чистотой своих душ. Может, это сегодня и громко звучит, но только так – и чистотой своих душ…
Стакан горячего молока
В январе 1943-го я сильно простудилась и заболела. Мы – я, мои старики-родители и малолетняя дочка – жили в рабочем поселке рядом с областным центром. Я работала на прокладке железнодорожной ветки от главной магистрали к резервной нефтебазе. Работа была очень тяжелой. Наша бригада из пятнадцати женщин копала землю, переносила и укладывала шпалы, разгружала машины.
За свою работу мы получали скудные пайки. В паек обычно входили пара банок рыбных консервов, плитка жмыха, бутылка растительного масла и две-три булки черного, остистого, ноздреватого клейкого хлеба.
Пайки выдавали раз в две недели. При всем при том по сравнению со многими соседями мы жили «зажиточно». От голода в обморок не падали. Прошлогоднюю картошку на чужих огородах не искали.
С ранней весны и до самого ледостава больной, изможденный сорокалетним шахтерским трудом папа целые дни проводил на большом озере, на берегу которого находился наш поселок.
Папа ловил рыбу. Иногда ему удавалось выудить с десяток приличных карасей, и тогда мы чувствовали себя вообще богачами. Мама летом собирала на берегу озера разные съедобные корешки и травки, которые она называла «приварком». Жили мы в большом многоквартирном доме на втором этаже, и огорода у нас не было. Однажды мама попыталась посадить капусту на маленькой грядке-клумбе между хозяйственными постройками. Но стоило появиться первым листикам, их с корешками выдрали голодные ребятишки.
Зимой нам без папиных уловов и маминых приварков жилось труднее, но мы, как сегодня говорят, держались на плаву.
И вот я заболела. Папа сходил в поселковую больницу, уговорил знакомого врача – славную, отзывчивую женщину – прийти к нам и осмотреть меня.
Валентина Дмитриевна, так звали врача, наверное, целый час осматривала, прослушивала меня и сделала неутешительный вывод: воспаление легких, общее ослабление организма из-за постоянного недоедания и тяжелой работы, признаки ревматизма…
