В смешанный свет луны и снега – холодный, тревожный – начал вливаться мягкий ровный, бледно-розовый свет восходящего солнца. Человеку повезло. Немного покружив по карьеру, он увидел чернеющий на фоне снега черенок лопаты. Подошел, качнул – лопата легко выдернулась изеще не успевшего глубоко промерзнуть прикрытого снегом сухого песка.
Хозяин Пирата вернулся к саням, разгреб сапогами снег и стал неспешно копать яму. И в этом месте песок еще не промерз и был сухим и податливым.
Выкопав яму, мужчина постелил на ее дно один из пиджаков, другим накрыл собаку…
На крошечный холмик последнего пристанища своего друга он положил камень, принесенный с бровки карьера. Рядом воткнул лопату.
– Прощай, Пират, прощай, друг!
…Домой теперь уже бывший Хозяин Пирата возвращался тем же путем.
Рассвело. На березах, на кустах краснотала и багульника, на обметенных ветром от снега участках льда, на гладкобоких, не удерживающих снег валунах засверкал, запереливался оранжевыми огоньками иней.
Выйдя на опушку рощи, мужчина оглянулся и увидел… Об этом он не рассказывал никому, даже жене…
…Он увидел, как из сплетения серебряных инеевых кружев, ступая по его следам, вышла – не выбежала, а именно вышла – вышла шагом, хотя, как известно, собаки почти никогда не ходят шагом, – белая, очень белая, полупрозрачная собака.
Хозяин Пирата он, по-видимому, по-прежнему все еще, а может быть, и навсегда, оставался Хозяином Пирата, почему-то не испугался и даже не удивился. В белой полупрозрачной собаке, печально, одиноко и выжидательно замеревшей у кромки рощи, он узнал своего Пирата.
Хозяин Пирата остановился, поднял руку и указал в сторону карьера:
– На место, Пират! На место!..
Пират всегда был добрым и послушным. Он всегда беспрекословно выполнял приказания своего Хозяина, своего Повелителя, своего Друга… И когда, пройдя еще несколько шагов, человек оглянулся вторично – Пирата на опушке не было…
Парковый заяц
Зайцы в нашем селе на задворках живут. Круглогодично живут. А что им не жить на задворках… Тут и огороды, и сенники, и постройки разные хозяйственные – стаи, свинарники, поленницы дров. У нас дрова обычно на два-три года вперед запасают потому, что они с каждым годом дорожают, а денег у людей не прибавляется.
Есть зайцам на задворках где спрятаться, есть что поесть.
Одно для них плохо – собаки, много собак. И кажется, все больше и больше становится. Бегают собачьи стаи по помойкам, по задворкам – ищут чем поживиться, чем голодные желудки набить. И каждая из псин о вкусном, мягоньком зайчике мечтает.
Вылезет какой-нибудь полоротый растяпа-зайчишка, не успевший еще житейского опыта набраться, из-под слежавшихся остатков прошлогоднего сена, не успеет уши расправить-прислушаться – собаки тут как тут. Пролезет в щель между старых досок в огород поближе к морковным грядкам – опять собачий визг, лай – в горло морковки не лезут.
Нет, зря я сказал, что зайцам на задворках у нас легко живется. В лесу, а он метрах в пятистах от села, им, наверное, легче бы жилось. Однако из поколения в поколение тысячи лет передают зайцы рассказы, былины, легенды о волках. И в каждом рассказе, былине, легенде главный вывод: сильнее волка зверя нет, страшнее волка зверя нет… Стоит зайчонку родиться, как его, чтобы жизни научить, от бед уберечь, мамы, папы, бабушки, дедушки и даже соседки и соседи – зайчихи и зайцы – волками пугают, волков бояться, остерегаться учат. И мнится каждому зайцу с детства до глубокой старости за каждым деревом собственный волк. А собственный волк всегда всех на свете волков страшнее бывает…
Вот и выбирают зайцы из двух зол меньшее… А самые умные-преумные и другие варианты, как им кажется, полегче и подольше прожить находят. Умных же – преумных зайцев, как известно, очень немного. Хорошо если один на тысячу. Будь больше – те, кто зайчатиной питается, как динозавры когда-то вымерли бы.
А потому умными-преумными зайцами, знакомством с ними не только все остальные, не очень умные-преумные зайцы, но и люди гордятся.
Уже года два-три каждому приезжающему в наше село или просто проезжающему мимо него кто-нибудь с гордостью скажет:
– А у нас, между прочим, парковый заяц есть!
И этим сообщением селянин, земляк наш, патриот, какими мы вся являемся, сразу двух зайцев убивает. Ставит в известность, что у нас особый какой-то заяц есть и парк, как в каком-нибудь большом городе, имеется, короче говоря, таким образом предупреждает: и мы не лаптем щи хлебаем, и мы кое в чем кумекаем, и чем приезжего-проезжего удивить можем, имеем, не лыком, значит, шиты…
– Как это – парковый? Что за заяц?
И пошел разговор.
А где разговор – там и рюмочка…
В рассказе-сообщении таком – о парке, о зайце – ни капли вранья. Парк у нас действительно есть. Отменный парк. Три сотни тополей лет двадцать назад мы всем селом посадили. Каждый тополь в память о нашем павшем в боях с фашистами односельчанине. Стоят теперь тополя посреди села – триста богатырей стоят. Головами-вершинами в небо упираются, на зеленых плечах облака держат. Между тополями и по краям парка, вдоль аллей школьники акации, яблони, черемуху и другие кустарники насадили. В центре парка памятник павшим, стела с их именами.
Парк – святое место. Никаких пикников, пьянок. Изгородь вокруг штакетинка к штакетинке. Всегда покрашена. Ни козам, ни собакам не проникнуть. В парк, к памятнику героям нашим, мы ежедневно не ходим. Но в День Победы – все село там. Какое-либо официальное название парку мы не давали. Оно само собой родилось: парк Победы, парк Памяти.
…Что же касается зайца… Года два назад пришли мы в парк зимой на субботник – снег с памятника, с дорожек убрать. Пенсионеры, дети войны, пионеры, они теперь скаутами называются, – все, кто хотел и мог.
Вот тут-то и увидели мы на белом парковском снегу заячьи следы. Были среди нас и охотники. Присмотрелись они к следам, определили: следов много, а наследил их заяц один. По количеству следов можно сказать: живет он здесь давно.
Попытались зайца искать – не нашли. Снега чуть не по пояс, деревья, кусты, прошлогодняя трава местами из-под снега метелками торчит… Попробуй найди. Да и не зайца искать мы в парк Победы, в парк Памяти пришли.
Уходя с субботника, единогласно порешили: пусть этот мудрый заяц в парке живет. Вреда он один заметного не делает. Ну, может, откусит где веточку, травинку пожует… Пусть живет. Это даже хорошо, что какая ни на есть живулька в нашем парке обитает. По ночам-то в парке тихо, сумеречно. И солдату бронзовому, хоть и освещается парк светом из окон домов, его окружающих, наверное, скучно, одиноко, холодно бывает. А тут теплый комочек живой жизни, за жизнь борющийся, жизнь спасающий, – наш парковый заяц, как теперь мы того никем не виданного в глаза зайца зовем…
Проклятие бабки Тугуновой
Дом у Виктора Губанова – не дом – терем. Восемь окон широченных и высоченных на все четыре стороны света не моргая смотрят. Крыша железная гофрированная. Солнце встанет, крыша так полыхнет, засияет – не знаешь, на что смотреть, чем любоваться – ею или солнцем.
