Весь этот непростой, полный превратностей путь я проделала, обуреваемая той болезненной тягой к наблюдению и изучению убийств, которую в нас учуял и осудил Де Квинси. Но, идя по выщербленным тротуарам темных пустынных улиц, я чувствовала, что и храбрость, и юмор начинают мне изменять. В наши дни Уоппинг перестал быть местом опасным. Сейчас район этот известен как газетный центр, как место, где в 1980-х годах любили селиться яппи и где расположен один из супермаркетов Waitrose. Но воспоминание о произошедшем здесь злодеянии погружает в уныние, рождая опасливую настороженность.
Первое из рэтклиффских убийств случилось поздним вечером 7 декабря 1811 года. История их, как тогда думали, завершилась, ко всеобщему удовлетворению, смертью предполагаемого убийцы — Джона Уильямса. В том же месяце он был схвачен и покончил с собой, повесившись в тюремной камере через три дня после Рождества. Морская полиция, местные стражники, констебли и власти в целом вздохнули с облегчением, услышав о его кончине. Казалось, теперь, когда пойманного преступника больше нет, на улицах вновь воцарится мир и покой и, значит, правосудие все-таки торжествует.
Была устроена впечатляющая демонстрация мертвого тела Уильямса жителям Уоппинга. В канун Нового года состоялось погребение. Огромная толпа, насчитывавшая, как говорили, 180 тысяч, выстроилась вдоль Рэтклиффской дороги, чтобы увидеть, как проедет повозка с телом. Гравюры тех лет запечатлели картину — труп в двуколке, выставленный на всеобщее обозрение, стража по бокам, вооруженная дубинками, и море голов — людей, толпящихся на тротуарах, приникших к оконным стеклам. Рядом с телом Уильямса были выставлены и орудия преступления — лом, стамеска и инструмент, который корабельные плотники именуют молотом.
Процессия сделала пятнадцатиминутную остановку возле дома номер 29, где погибло семейство Марр. Кто-то из толпы влез на повозку и обратил голову трупа в сторону дома его жертв, чтобы он мог лицезреть дело рук своих. Затем тело отвезли на перекресток, то есть к месту, где и принято хоронить самоубийц. Там на стыке новой Коммершиал-Роуд с Кэннон-стрит тело «вывалили на землю», опустили в яму и «кто-то проткнул колом его грудь в том месте, где находится сердце».
Последнее сделано было для того, чтобы беспокойный дух мертвеца не принялся бродить, покинув могилу. Правдивость изложенного, по-видимому, подтверждается находкой 1886 года при прокладке газовых труб. Копая траншею на том самом перекрестке, рабочие извлекли из земли скелет, лежавший на глубине шести футов лицом вниз и проткнутый колом в области сердца.
И все же, несмотря на все старания властей положить конец этому делу и утихомирить публику, современный взгляд на рэтклиффскую трагедию не может не поразить слабость доводов следствия, обвинившего в преступлении Уильямса. Даже премьер-министр Спенсер Персиваль признавал, что вину его «окружает смутное облако тайны. Не может не удивлять и не казаться странным количество зверств, совершенных одним-единственным человеком».
Так что же молва приписала Уильямсу и в чем состояли недостатки доказательной базы?
*
Тимоти Марр и его семья занимали помещение над лавкой в доме номер 29 по Рэтклифф-Хайвей. Над прикрытым ставнями эркером дома красовалась вывеска: «Торговля Марра. Шелка, галантерейный товар, кружева, плащи, шубы, меха». Марр был моряком, лишь недавно, в возрасте двадцати с лишним лет, занявшимся торговлей мануфактурой. Его двадцатидвухлетняя жена Селия лишь за три месяца до того родила мальчика и не совсем оправилась после родов. Подручному хозяина было всего тринадцать лет. Имелась у них и служанка — некая Маргарет. Когда время уже близилось к полуночи (субботы были днями получек, и посетителей лавке хватало), Тимоти Марр послал Маргарет купить устриц для семейного ужина.
Устрицы в Лондоне времен Регентства еще не успели стать деликатесом и продавались повсеместно как дешевая и вкусная еда. Но в такой поздний час Маргарет не без труда отыскала нужную лавку, которая была открыта. Вдобавок ей надлежало еще и заплатить булочнику. Вернувшись, она нашла дом запертым — все словно уснули, и ей предстояло провести ночь на улице.
В своем эссе Де Квинси живописует готически ужасную картину: как служанка Маргарет (называемая им Мэри), стоя в полночь перед запертой дверью, напрягает слух и вдруг слышит… нечто.
Да, вот, наконец, ответ на ее заклинание! Со ступеней лестницы — но не кухонной, а той, что вела наверх, к спальням, послышался скрип. А потом — отчетливые шаги: один, другой, третий, четвертый, пятый: кто-то спускался по лестнице вниз. И эти жуткие шаги все приближались: кто-то шел по узкому коридорчику к двери. Затем шаги — о боже, чьи, чьи шаги? — остановились. Мэри слышала лишь дыхание чудовища, прервавшего дыхание всех живых существ в доме. Его и девушку разделяла одна только дверь.
Подобная сцена могла бы украсить любой триллер, созданный между 1811 и 2011 годами. Смутное ощущение непонятно откуда явившейся опасности, убийца, сумевший таинственным образом проникнуть в надежное жилище с его повседневным, будничным укладом, и беззащитная девушка, в немом ужасе вслушивающаяся в приближающиеся шаги, способны взволновать и напугать современного читателя не меньше, чем внушали страх и щекотали нервы читателям Де Квинси.
Маргарет колотила в дверь, и эти звуки потревожили жившего по соседству с Маррами ростовщика. Он перелез через ограду, отделявшую сад позади дома Марров от его сада, и увидел, что задняя дверь Марров открыта, убийца (или же убийцы) скрылись, оставив след. Узенький проход «был обильно залит кровью — и к порогу никак нельзя было пробраться, не запачкавшись в ней». Отец, мать, подручный и младенец — все оказались зверски убиты. Орудием убийства, по-видимому, послужил заляпанный кровью плотницкий молот, обнаруженный в кухне.
Но начиная с этого момента все пошло кувырком — следствие повели неправильно. Была вызвана полиция Темзы, но за официальными дознавателями в дом толпою повалили любопытствующие — зеваки, жаждавшие увидеть убитых, лежавших в своих кроватях. На месте преступления появились посторонние следы. Ну а сохранившиеся улики следователи не смогли квалифицированно изучить: двенадцать дней им потребовалось, чтобы разглядеть на кувалде инициалы J. P. Полиции Темзы остро требовались свидетели, а таковых так и не нашлось. Но когда за информацию, проливающую свет на события той ночи, предложили вознаграждение, она тут же, и весьма кстати, появилась. Исходила она от женщины, чей супруг сидел в долговой тюрьме, почему ей позарез и нужны были деньги. Женщина эта содержала неподалеку постоялый двор «Грушевое дерево» и свидетельствовала, что у нее останавливался некто Джон Питерсен, то есть человек, чьи инициалы совпадали с инициалами на кувалде. В момент убийства Питерсен находился в море, но инструменты его оставались в доме. Другой жилец, Джон Уильямс, имевший к ним доступ, на следующий после убийства день чисто побрился и, как люди видели, что-то делал во дворе у насоса — возможно, замывал забрызганные кровью чулки.
Но информация эта поступила слишком поздно, чтобы вспугнуть Джона Уильямса (если преступником и вправду был он) и предупредить следующее злодеяние. Через двенадцать дней после первого убийства, уже в другом месте, в таверне, находившейся на теперешней Гарнет-стрит, произошло еще одно кровопролитие. Тихая и респектабельная таверна закрылась в одиннадцать часов вечера. Ее хозяин Джон Уильямсон, жена хозяина Элизабет и их служанка Бриджет отошли ко сну, когда улицу всполошило появление полуголого человека, спускавшегося с верхнего этажа по скрученным простыням. Это был Джон Тернер, постоялец Уильямсонов. Лежа в постели, он услыхал вопли служанки и как кто-то барабанил в дверь. Затем раздались стоны хозяина и леденящие кровь слова: «Я мертвец!» Снизу доносились зловещие звуки чьих-то шагов. Крадучись по лестнице, Тернер увидел высокую фигуру, склонившуюся над распростертым телом миссис Уильямсон. Ужасная картина заставила его кинуться обратно и спасаться через окно. Удивительно, но малолетняя, всего четырнадцати лет от роду, внучка Уильямсонов проспала всю ночь и осталась целой и невредимой.
