– Ага, давайте! – говорит Дейзи.
Джон смеется, потому что… а что, разве нельзя? Вечеринка – вдруг, ни с того, ни сего.
– А что скажут ваши родители?
– Эстер нет дома, – говорит Дейзи, – но она возражать не будет.
Дрю достает телефон и начинает обзванивать друзей. Через несколько минут звонит дверной звонок и за дверью появляются дети. Джон никого из них не знает. Должно быть, они учатся в других школах.
Звонки повторяются, и скоро вся гостиная наполняется подростками. У каждого по-настоящему белые зубы, на девочках удивительные платья, похожие на облачка, и цветные венки, и у всех босые ноги.
Джон вдруг обнаруживает, что занят беседой с серьезным мальчиком в черном костюме, его зовут Эдмонд. Он в очках, длинные темные волосы зачесаны набок. Но Джон все равно замечает под ними шрам. Длинный, зловещий.
– Откуда у тебя это? – спрашивает он, понимая, что такие личные вопросы задавать не принято, однако он чувствует такое расположение к Эдмонду, к его милому лицу и нервным глазам.
Эдмонд тянет себя за волосы.
– Это случилось давно, – говорит он. – Кажется, годы и годы назад.
– Когда ты был еще младенцем?
– Примерно, – говорит Эдмонд, и вдруг бледнеет в неярком свете. – Забыл отдать им мои письма. – Он исчезает. Джон пожимает плечами и углубляется в толпу гостей. Музыка становится громче, яркие отблески скользят по белым стенам. Голубые, розовые, золотые. Красота. Джон чувствует себя лучше, чем во все последние месяцы. Выпивка не замедлила его движений, взбодрила его, зажгла. В руке у него снова полный бокал. Он не помнит, как он попал к нему в руку. Дрю и Дейзи отличные ребята, думает он. Лучше, чем он ожидал.
Окружавший их обоих странный запах будто бы исчез.
* * *
Когда Джон возвращается домой, его мать как всегда сидит за кухонным столом и смотрит в никуда.
– Мам, – произносит он негромко. Она не отвечает. Только барабанит пальцами. На поверхности стола уже появились небольшие отметины – там, где она барабанит весь день.
Он поднимается к себе в комнату. В распахнутую настежь дверь проникает свет уличного фонаря. Он думает о соседней, пустой комнате, в которую они никогда не заходят. Он почти чувствует ее… Алису, лежащую в темноте за стеной. С жгучей завистью думает о Дрю и Дейзи, о том, как непринужденно и классно они выглядят, об их невозмутимой матери, которая позволяет им устраивать вечеринки, об их белом доме, за дверями которого не скрываются привидения.
* * *
На следующий день в школе Дрю сидит рядом с ним, сплошные улыбки и идеальная кожа.
– Не хочешь зайти к нам сегодня вечером на обед? – спрашивает он.
– А что скажут твои родители?
– Эстер ничего не скажет, – говорит Дрю.
И Джон говорит «да». Он благодарен за то, что сегодня ему не придется возвращаться домой, доставать из морозильника рыбные палочки. Он пытается приготовить их по-другому, и получается нечто ужасное на вкус. Ему приходится уговаривать маму проглотить несколько подгоревших кусочков.
– А какой у вас адрес? – спрашивает он Дрю. – У меня сегодня футбольная тренировка.
Дрю смотрит на него пустыми глазами.
– Ой, не думай об этом, – говорит он. – Мы тебя подождем. И вместе дойдем до дома.
– Но вам же это неудобно, – удивляется Джон.
– Нам все равно.
На мгновение Джон удивляется тому, что Дрю не знает собственного адреса. Но эта мысль скоро исчезает. Когда в последний раз он был счастлив?
* * *
Дейзи готовит. Такие блюда, о которых Джон только читал в старых книгах: фаршированный кабачок и бисквит со взбитыми сливками. А он даже не знает, что кабачки продаются. Он съедает все, что ему предлагают.
– А где ваши родители? – спрашивает он.
– У нас есть только Эстер, – говорит Дейзи. – Она вроде как усыновила нас.
– А Эстер дома? – спрашивает Джон, начиная нервничать. Он не ладит с родителями. Всегда ляпнет в разговоре с ними что-нибудь странное.
– Да, – говорит Дрю. – Но сейчас она спит. Так, Дейзи?
Дейзи кивает. Джон ощущает тепло симпатии. Он знает, что это такое – жить с матерью, которая все время спит. У них много общего – у него и близнецов.
– А ты с кем живешь, Джон? – вежливо спрашивает Дейзи.
– Вдвоем с мамой, – отвечает Джон. – Папа нас бросил.
Почему-то ему не больно произносить эти слова здесь, с животом, набитым бисквитом.
– Как это печально, – говорит Дейзи. – Но я так рада, что мы познакомились. По-моему, друзья – это очень важно.
– Простите что я нагрубил при первой встрече, – порывисто произносит Джон. – Наверное, вы напомнили мне о моей сестре, Алисе, до того, как случилось это несчастье… Ну, когда я увидел вас вместе.
Дрю смотрит на Дейзи и переспрашивает:
– Несчастье?
– Да. – Слезы набегают на глаза Джона в первый раз после того, как это случилось. – Теперь мне все время кажется, что от меня осталась половина. Глупо, правда?
Дейзи тихо говорит:
– Значит, твоя двойняшка мертва, Джон?
– Да, – говорит он.
– Наверное, я не поняла этого, – говорит Дейзи, – потому что ты до сих пор не отпустил ее.
Сверху доносится глухой удар, потом стон, будто кто-то выпал из кровати на голые доски.
– Что это? – спрашивает Джон.
– Не знаю, – говорит Дейзи. – Наверное, кошки на крыше подрались. Дрю, сходи посмотри, что там.
Что-то движется наверху над их головами. Что-то тяжелое влачится к лестнице. Стон повторяется, глухой, наполненный болью.
– Боже мой, – говорит Дрю. – Уже поздно, Джон, тебе пора домой.
Джон говорит «гудбай» и Дейзи повторяет «до свидания». Она как всегда вежлива, но словно прислушивается к тому, чего Джон не может слышать.
Проходя через прихожую, Джон быстро перебирает письма, грудой лежащие на столе. Их, должно быть, сотни две, и все адресованы разным людям в разные места страны. Ему попадается конверт, адресованный Эдмонду Буккеру, Галифакс. Это никак не может быть тот самый Эдмонд, с которым он познакомился на вечеринке: до Галифакса отсюда сотни миль. Однако Джону становится не по себе. Он торопливо выходит из дома. Ступает на искрящуюся в фиолетовых сумерках гранитную дорожку. Тихая ночь разносит доносящееся из дома звуки. Тот, кто стонал, теперь рыдает, может быть, молит о чем-то. Дрю отвечает на эти звуки. Во всяком случае сперва голос как будто бы принадлежит Дрю. Потом Джон уже не так уверен в этом. Голос этот принадлежит дряхлому, древнему старцу.
– Пусть живет, – говорит он. – Убирайся назад в свою дыру.
