Она снова стала перелистывать фотографии, перечитывать комментарии и свои ответы, поеживаясь от самодовольного тона, каким она хвасталась приятельницам. Поглядите на меня! Видите? Я пользуюсь успехом!
Роб был тщеславным, помешанным на своей внешности, но разве она сама не поощряла его? Но все, что теперь она могла сделать для него – дать ему возможность объясниться.
На следующее утро она позвонила на работу, сказала, что заболела, и стала ждать. Она даже не осознавала, с каким напряжением ждет, пока не раздался неуверенный стук во входную дверь. Но от этого тихого и робкого стука ее буквально подбросило на месте, как от удара током. Сквозь матовое стекло в двери она видела расплывчатый силуэт. Роб топтался на крыльце. Она замерла, коснувшись дверной ручки. Она могла не открывать, могла прикинуться, что ее нет дома, и надеяться, что все откровения, которые он принес с собой, сгинут вместе с ним. Но она должна была узнать, что произошло. Должна узнать, нет ли в том, что с ним случилось, ее вины. Ханна открыла дверь.
Роб стоял подняв капюшон, не пряча увечья, которые было прекрасно видно при ясном утреннем свете. Напротив, судя по тому, как он держался, было очевидно, что он не собирался ничего скрывать от нее. Боже, что стало с его лицом! Его щеки и лоб… Редкие клочки кожи между пучками открытых мышц и сухожилий… Желтые и красные прожилки, участки обнаженной кости… Все это было реальностью, а не плодом ее воображения. Век не было: обнаженные глазные яблоки были обращены к ней. Ханна была поражена тем, что он не ослеп. Его губы (ее затрясло, когда она вспомнила их прикосновение) напоминали резиновые жгуты, вместо носа образовалась дыра, окруженная обломками хрящей. Изуродовано было не только лицо, кожа за воротом грязного, покрытого пятнами поло… Неужели все его тело стало таким?
Теперь понятно, почему прошлой ночью его голос звучал так глухо и гнусаво. Роб был похож на примитивную модель человека на выставке «Мир Тела», вылепленный корявыми пальцами любителя при помощи даже не скальпеля, а крышки от ржавой консервной банки.
С такими травмами он должен был лежать в реанимации, но он стоял перед ней. Его губы растянулись – очевидно, это должно было означать улыбку. Увидев обычно скрытое от глаз движение мышц, в результате которого возникала эта улыбка, Ханна едва не захлопнула дверь.
– Привет, – проговорил он.
– Роб-Робин, – едва сумела выдавить она.
– Понимаю тебя, – он указал рукой на свое тело. На руках у него были хирургические перчатки лавандового цвета. Должно быть, его руки находились в таком же ужасном состоянии. Она попыталась забыть ласковые прикосновения этих пальцев. – Боюсь даже представить, на что я похож.
Ханну перекосило.
– Спасибо, что разрешила мне снова прийти, – продолжил он. – Не осудил бы тебя, если бы ты велела мне убираться.
Это было уж слишком. Ханна подумала, что Роб явно не в своем уме. Дверь по-прежнему оставалась на цепочке.
– Но что… – она осеклась, судорожно сглотнула, начала снова. – Роб, что ты с собой сделал?
– Что я сделал? Ничего, теперь я это знаю. Это твои слова, Ханна, заставили меня так поступить с собой.
– Ну, нет, – Она решительно тряхнула головой и начала закрывать дверь. – Моей вины тут нет.
– Конечно, нет! Я хочу сказать тебе совсем другое! Прошу тебя! – Она попыталась захлопнуть дверь, но он успел сунуть ногу в щель. Она все равно попыталась закрыть дверь, он скривился от боли, но промолчал.
– Я вызову полицию, – предупредила она.
– Ханна, – взмолился он, и тон, которым он произнес ее имя, обнажил его больше, чем отсутствующая кожа. – Ты была права! Ты имела полное право сказать мне то, что сказала! Когда ты ушла, я долго и строго рассматривал себя. И видел одно только уродство. В каждой родинке, в каждой поре кожи, в каждой морщинке. Я видел только их, они были повсюду, и я понял, что должен срезать их с себя, и сделал это. Я поступил так, потому что ты приказала мне! Я не мог остановиться. Я резал и резал, пока совсем не избавился от них. Прошу, ты должна понять. Ты должна увидеть!
– О, я прекрасно вижу, – сказала она. – И убери ногу. Иначе, черт побери…
– Нет! – Он навалился на дверь, порвал цепочку, переступил через порог и оказался в ее прихожей, наступая на нее, выставив вперед изуродованные руки в хирургических перчатках. Вскрикнув, она бросилась бежать, но даже в таком состоянии он оказался быстрее. Он догнал ее возле лестницы и обхватил руками. – Я не хочу причинять тебе боль, – проговорил он, прерывисто дыша ей в ухо. – Но не могу допустить, чтобы ты оставалась в неведении. Ты же сама это сделала, и в душе ты это знаешь. Ты заставила меня калечить себя. Только пойми меня правильно! – поспешил добавить он. – Ты поступила справедливо, но ты должна увидеть все это. Можешь бежать, можешь вызвать полицию, если тебе так хочется, но когда они приедут, меня уже давно здесь не будет, и ты ничего не узнаешь. Но ты можешь пойти со мной. Я прошу только час твоего времени. А потом ты меня больше никогда не увидишь. Клянусь.
Он отпустил ее.
Она побежала.
Но оказавшись в кухне, взявшись за ручку задней двери, остановилась, застыла на месте и обернулась. Роб не преследовал ее. Похоже было, что все силы он истратил на то, чтобы вломиться к ней и поймать ее. Теперь он стоял, привалившись к стене, дрожа от боли и хватая воздух ртом. Она могла запросто выскользнуть наружу и вызывать полицию, могла взять нож и выгнать его из своего дома. Ханна не сделала ни того, ни другого. Осторожно ступая, она вернулась к нему и произнесла:
– Всего один час.
Он кивнул так, будто у него не было больше сил говорить, и, пошатываясь, направился к выходу из дома. Она последовала за ним.
Роб привел ее в свою прежнюю квартиру. Они шли боковыми улочками и переулками, где было меньше народа – он прикрывал лицо неким подобием шарфа, – а потом какими-то задворками вышли к лестнице, которая вела к задней двери его дома. Она удивилась, увидев, что он все еще живет на старом месте. Она думала, что Роб, пораженный этим странным безумием, должен был стать бездомным, но вдруг сообразила, что ничего о нем не знает. Квартира вполне могла быть собственностью Роба, и ему не нужно было работать, чтобы платить за нее. Ведь работать в своем нынешнем состоянии он не мог.
Она подумала, что действительно не знает о нем ничего важного. Неужели она встречалась с ним лишь потому, что он был привлекательным и проявлял к ней внимание, и они хорошо получались вместе на снимках, которые нравились ее подругам и понравились бы родным? Неужели она была такой же неглубокой и поверхностной, как он?
Оказавшись внутри, она сразу поняла, что за домом он не следит. Она помнила чистые, изящно обставленные комнаты, а теперь квартира была завалена мусором, и воняло тут, как на свалке.
– Понимаешь, я просто не мог выбросить это, – пояснил он, ведя ее за собой по коридору, заваленному стопками старых газет. Какие-то мелкие твари шарахнулись в тень, напуганные их появлением. – Это значило бы изменить всему, что я узнал.
