Он пытается сглотнуть, но ничего не выходит, в горле как будто застрял камешек.
– Папа, – вновь произносит Алек и замечает в руках Рейда кухонный нож. Его мутит. Мутит… Ему горько и больно. Кажется, в его голове осталось только одно слово, и он снова произносит его: – Папа.
– Алек. Мой мальчик, ты как всегда не вовремя. – Рейд качает головой.
– Что ты собираешься с ними сделать, Рейд? – Голос Талли доносится до слуха Алека. Очевидно, шериф сделал выбор, и надежда на его помощь улетучивается. Обадия уже на дне глубокой ямы, но продолжает копать.
– Что ж, очаровательную Валери ждет несчастный случай. Тебе присутствовать при этом не обязательно, да, наверное, и ему тоже. Обадия, отведи Алека на кухню и посиди с ним, пока я не закончу.
– Ты серьезно, Рейд? Малец не станет держать язык за зубами.
– Он мой сын и сделает, что я прикажу. – Рейд поднимает нож, но не как оружие, не как угрозу – скорее как лектор поднимает указку или трость: «Посмотрите сюда, Талли. Вы ведь понимаете, что для вас лучше?»
Алек, стоя между отцом и шерифом, замечает то, о чем эти двое забыли. Замечает Валери. Рейд повернулся к ней спиной. Все внимание Талли сосредоточено на Рейде – идеальный пример туннельного зрения, благодаря которому Талли стал одним из худших копов за всю историю Мерси-Брук. Но Алек краем глаза видит Валери отчетливо, как идеальное отражение. Он старается ничем не привлечь к ней внимания, пока она медленно приближается к Рейду. Она двигается бесшумно, но шорох одежды выдает ее приближение, и отец, кажется, собирается обернуться.
Алек повторяет:
– Папа!
Рейд бросает на него раздраженный взгляд, а Валери отрывает руку от груди и заносит красную туфлю. Заметив ее движение, Алек поворачивается, опускает плечо, и врезается в Талли. Не успев выстрелить, тот падает на спину, ударяется затылком о край нижней ступени. Взгляд его открытых глаз стекленеет.
Алек садится, потирая плечо. Отец издает странные звуки. Ему приходится собраться с силами, чтобы посмотреть на него.
Валери застыла над Рейдом Говардом. Тот стоит на коленях, раскачивается из стороны в сторону. Красный каблучок-стилетто вонзился в его голову. Он изумлен, как и Талли, но на его лице читается и ярость. Наконец воля к жизни оставляет его, сила притяжения побеждает и он медленно падает лицом вниз на бетонный пол.
* * *
Жители городка Мерси-Брук уверены, что Обадия Талли погиб как герой, спасая Валери и Алека от Рейда Говарда, которым внезапно сошел с ума, а потом умер. В доме и вокруг него никаких останков обнаружено не было, и мэр этому рад, так как внезапное обнаружение кладбища убитых девиц скверно отразилось бы на моральном состоянии жителей и на экономических перспективах городка. Лишние разговоры вредят делу, – говорит он Валери и Алеку, подразумевая: Помалкивайте, и никто не станет совать нос в ваши дела. Срочно назначенный новый шериф твердит Валери, что полиция, скорее всего, не найдет ничего интереснее, чем эта коллекция туфелек.
Валери хранит красные стилетто в своем шкафу. Если бы она могла избавиться от воспоминаний о том дне, то охотно бы сделала это, но тот день подобен золотому ключу, испачканному в крови, которую она не может стереть.
Иногда ей снится сцена в погребе, коллекция окровавленных туфелек. Ей снится, что Алек гораздо меньше и младше, он говорит: «Папочка», и Рейд берет сына за руку, чего никогда не делал при жизни. А иногда ей снится, что он превращается в своего отца – яблочко так и не откатилось от яблоньки, и у него просто нет выбора. Переключатель сработает независимо от их воли и желания. Но она знает и то, что он уже сделал выбор и понимает, кем хочет стать.
А Лили больше не приходит к ней во снах. И она до сих пор не может понять, подарок это или проклятие.
Анджела Слэттер
Отец был резчиком по дереву, и Год Собаки принес нам одни несчастья – на исходе холодной зимы умерла мама, а потом на нас указал храмовый жребий. Поздно ночью мы с братом лежали на чердаке, слушая рыдания отца. Сын – единственное достояние резчика.
– Ну-ну, – ворковала его новая жена, обиваясь гибким станом вокруг его жесткой от работы плоти. – Ты всегда можешь наделать новых детей. И у маленькой Гхани тоже будут дети.
Я тогда не поняла, что она имела в виду, однако лицо Хазы от этих слов окаменело. Выскользнув из нашей уютной норы под соломенной крышей, он куда-то ушел и вернулся, только когда лучи зари начали процеживать туман сквозь плотную листву. Когда за ним пришли жрецы, он пошел с ними, и его карманы были набиты до отказа, но он ни разу не оглянулся, и коса его была туго заплетена и умащена маслом. Тугую косу из черных с рыжиной волос отрежут, конечно, на ступенях храма, но я сделала косу такой красивой, насколько это было возможно… Мои тонкие пальцы перебирали его гриву, а в животе бурчало от голода. Девочка ест последней.
В ту ночь новая жена отца после обеда разожгла очаг и расчесала длинные черные волосы. Потом поманила меня к себе, но я не пошла, хотя отец дал мне за это оплеуху, и пригрозил, хотя при маме ничего такого не делал.
Но когда мастер по дереву находит в лесу новую жену с гибкой спиной, длинными волосами и немигающими глазами, уже поздно. В тот вечер я притворилась, что пью из деревянной чаши, которую она мне подала. От тошнотворного запаха аниса, исходившего от питья, нос заложило, потянуло в дремоту. Как она и велела, я отправилась спать на чердак, a когда услышала доносившиеся снизу стоны отца и скрип деревянной кровати, выскользнула в ту же дыру, что и Хаза, и за спиной у меня был лишь маленький сверток, завернутый в старую ткань.
Краденым кремешком зажгла драгоценный краденый огарок свечи, оставив крошечный огонек под самой соломенной крышей; добравшись до дальнего края долины, я оглянулась и заметила за кронами деревьев розовый свет. Светлые камешки, которые ронял Хаза, вели меня по выбранной жрецами дороге, и хотя стояла глубокая ночь, свет луны освещал их, и я не заблудилась.
* * *
Камешки в карманах Хазы скоро кончились, но, когда я вышла на просеку, они мне уже не были нужны. Я шла по этой ровной ленте всю ночь, а потом целый день, и лес отступал, и по обе стороны от дороги появлялись селения. Наконец, вдали показался храм Ободранного Бога, врезанное в бок горы многоярусное белое сооружение над огромной чашей, полной дыма и шума.
Прежде я никогда не бывала в городе, но видела много муравейников, и решила, что города очень на них похожи.
А потом меня заметила Кали, владычица кухни, королева в юбке с оборками, заметила в суете и сутолоке Большого Рынка, пинками отбивавшуюся от мальчишки постарше, который хотел отобрать мой жалкий крохотный сверток. Я не ела три дня, но мне было не привыкать. Приближение Кали заставило приятелей моего обидчика броситься в рассыпную. Кровь из ссадины на лбу заливала мне глаза – мальчишки швырялись камнями, помогая своему вожаку – и я видела полную черноволосую колдунью в пестрых юбках с бахромой и с железными кольцами в ушах сквозь алую и соленую пелену… Ее жесткие, как рог, ноги были босыми, как и мои, руки в мозолях от работы на кухне. Взяв меня за подбородок, Кали внимательно смотрела на меня, и голова начала странно кружиться, потом она поцыкала зубом, поглядев на мои пыльные и грязные руки. Похоже, она увидела в моей тщедушной фигурке что-то интересное, велела держаться за ее юбку, и быстро пошла прочь.
