– Ну как же ее задвинут, если вы не выступите на суде, – возразила Натка. – Моих-то слов будет недостаточно. Да и что я скажу? Кто-то, не могу назвать имя, поведал мне это?
– А вы представите документ, – Марина открыла сумку и достала прозрачный файл с бумагой в нем. – Держите. Это, конечно, не оригинал, он у Алены, нам она копии раздала.
– Протокол заседания родительского комитета первого класса «А», – прочитала Натка с листа. – Слушали вопросы: об организации дней рождения учащихся, о подготовке к Дню учителя…
– Смотрите сразу на второй странице, вопрос шестой – о распределении учащихся по категориям, – подсказала Марина.
Натка перевернула бумагу и пробежала глазами сначала короткий текст, потом три разновеликих списка. Заглянула в самый конец, где подписи, снова вернулась к спискам и отметила:
– Я смотрю, детки членов родкома – сплошь осетрина первой свежести?
– А?
– Говорю, своих-то кровиночек комитетчики оценили по высшему разряду!
– Так в том и смысл, – не смутилась фрау Вагнер.
– А как же вы с девочкой Бондаревой промахнулись? Записали ее в третью категорию, как ребенка машинистки.
– У нее мать домохозяйка, отец бывший работник посольства, дипломатишко мелкий, так себе активы, – поморщилась фрау Вагнер.
– А бабушку вы, значит, не посчитали, – с удовольствием констатировала Натка. – Или вообще упустили?
– А кто там бабушка?
– А Вера Николаевна Сурикова, глава фамильного дела – торговый дом, продовольственные базы, экспорт зерна, рыбзаводы, еще что-то…
– «Суриковы и партнеры»?! – Марина охнула. – Алена информацию собирала, это ж надо было так опростоволоситься… Говорю же – менять ее надо, нашу жэпэ. Плохой она председатель родительского комитета!
Тут фрау Вагнер стряхнула запоздалую грусть, встрепенулась:
– Вы только, пожалуйста, не говорите, кто вам дал эту копию! Нас в родкоме восемь человек, у каждого свой экземпляр протокола всех заседаний, если имя не назовете – меня не вычислят.
– Очень рада за вас. Что ж, спасибо за информацию. – Натка поднялась, оставив почти нетронутыми чай и пирожок.
Марина, напротив, с удовольствием впилась безупречными зубами в свежую сдобу, проглотила кусочек и позвала:
– Наталья, еще секундочку!
Натка остановилась, обернулась.
– Той бабуле на скамейке скажите, пожалуйста, что ей стоит попробовать посадить бархатцы, – сказала Марина. Глаза у нее снова были нормальные, без прищура-прицела. – Они в тени станут ниже, но на цветении это не скажется. Можно будет сделать красивую клумбу совсем недорого.
Она мило улыбнулась и подняла чашку.
Обескураженная Натка буркнула:
– Передам, – и вышла из булочной.
За порогом она остановилась, поглядела сквозь витринное стекло.
Ухоженная красотка Марина Вагнер с аппетитом уплетала большой, как лапоть, пирожок с малиной, держа его в одной руке, а чашку – в другой. Мизинчики она оттопырила, а глаза полуприкрыла, наслаждаясь.
– Бархатцы для бабы Глаши, – пробормотала Натка. – И интриги мадридского двора. И пирог с чаем.
У нее было ощущение, что она ничего не понимает в людях. И совершенно точно не смогла бы распределять их по категориям.
– А что там у нас? По улице слона ведут? – спросила, сунув голову в приоткрытую дверь, Машка.
Рукой с оттопыренным, как у автостопщика, большим пальцем она указывала себе за плечо.
Я вяло пожала плечами – судейская мантия полностью поглотила это слабое движение – и вопросительно посмотрела на Диму.
– Узнаю, – помощник поднялся из-за стола, и они с Машкой исчезли за дверью.
Я немного подождала, потом высунулась в коридор, но никого и ничего там не увидела.
Слона если и водили, то не по нашему этажу…
А, нет, все-таки по нашему, но только по холлу – мне был виден его маленький кусочек, едва вместивший крупную фигуру Плевакина в парадном костюме, чуточку для него тесноватом: пиджак впереди натянулся, а сзади снизу оттопырился ласточкиным хвостом.
Интересно, что за птицу встречает ласточка Анатолий Эммануилович?
Шеф, некоторое время стоявший неподвижно, вдруг оживился, исполнил подобие полупоклона, протянул кому-то руку, потряс ее и, взволнованно подергивая ласточкиным хвостом, выкатился за пределы видимой мне части холла. Там оживленно зарокотали голоса, затопали ноги, кажется, несколько раз щелкнул фотоаппарат.
Я встревожилась: неужто все-таки пожаловала пресса?
Ох, не люблю я процессы, украшенные присутствием журналистской братии, они всегда имеют тенденцию к превращению в балаган.
Прошла минута, другая, и в коридоре заскрипели полы, выдавая чье-то стремительное приближение.
Дверь распахнулась, пропуская Машку с горящими глазами и загодя открытым для доклада ртом, но подруга ничего не успела мне сказать – ее отодвинул в сторону ворвавшийся следом Анатолий Эммануилович.
– Ну, Елена Владимировна! – он погрозил кулаком. – Смотри у меня! Чтоб политес и все такое!
Я даже спросить ничего не успела – Плевакин снова выскочил в коридор.
Дима, появившийся удивительно вовремя, придержал для шефа дверь и аккуратно закрыл ее за его спиной.
– Ты б видала, какой там ферт! – Машка задрала нос и повихлялась, кого-то изображая.
Точно не Плевакина – он не такой подвижный.
– Ферт?
– Треф, – пояснил Дима, сдержанно улыбнувшись Машкиной пантомиме.
– Ферт – это Треф? – удивилась подруга. – А я-то думаю, что за модный мужчинка к нам пожаловал – костюмчик итальянский, туфли испанские, часы швейцарские, только физиономия подкачала – нос картошкой выдает родные корни. Лен, это к тебе, что ли?
– А к кому же, – я вздохнула и посмотрелась в зеркало на внутренней двери платяного шкафа.
В моем случае родные корни выдавало все, особенно официальное облачение российского судьи.
– Вы прекрасно выглядите, Елена Владимировна, – сказал отменно воспитанный Дима.
– Угу, – тут я кое-что вспомнила и заволновалась: – Там камера щелкала, мне не показалось? Что, все-таки явились журналисты?
– Камера щелкала, тебе не показалось, – кивнула Машка. – Но это не журналисты, это секретарша Плевакина запечатлела историческую встречу нашего шефа с Трефом служебным фотоаппаратом.
– Фух, – я выдохнула. – Тогда я пошла?
Машка молча перекрестила меня.
Как будто это меня сейчас будут судить!
Я несколько обозлилась и вышла в зал с особенно строгим лицом.
