Он неожиданно обернулся. Отошел дальше по коридору.
— Прости, но тебе нужно оставить эту мысль. Я не нужен тебе.
Он развернулся и чуть ли не побежал по коридору. От меня. От оглушенной и растерянной меня.
Я прижалась лбом к холодному стеклу. Главное — не разреветься. В конце концов, это не конец света, кого не бросали? И я бросала, и меня. кажется. бросали… так больно…не знаю, может быть, в детском саду?!
Мои солдатики растерянно побросали оружие и ревели, глядя на сугробы за окном. Вслед за ними разревелась и я.
— Эй, Ален, ты тут? — сквозь отчаянное шмыганье услышала я голос Ульяны. Подружка сразу поняла где меня искать — в подсобке, где хранился нужный и ненужный инвентарь. Я сидела на каком-то барабане, чтоли, укрытом мешковиной и всласть ревела, жалея себя, свою загубленную молодость, представляя себя одинокой старухой с котами, прикармливающей на лавочке голубей. Мысленная старуха из меня получилась какая-то странная, с яркими красными губами, в шляпе с пером, меховом зеленом тулупе. В общем, жалкое зрелище. От этой мысли стало почему-то еще горше и я снова заревела в голос.
— Похоже, тут, — донесся до меня сначала голос Ульянки, потом глухой стук, звон разбитого стекла, короткое ругательство и стук каблучков, остановившихся возле моего барабана.
— Чего ревем?
— Меня Максим брооосил!
— Какой еще Максим?
— Леонииидыч!
— Какой еще Леонидыч?
Ну что за тугодумность у такой образованной барышни? Я даже перестала реветь и уставилась на нее, оторвав ладошки от лица.
— О боже.
Я снова закрыла лицо руками.
— Видинеев, чтоли?
Я кивнула.
— Не поняла. Вы что, встречались? И ты мне ничего не сказала? Он тебя бросил? Или ты его? Он тебя обидел? Ничего не понимаю!
Конечно не поймешь, если будешь так тарахтеть!
Я укоризнено посмотрела на нее сквозь пальцы.
— Так. Давай по порядку.
Она опустилась передо мной на корточки и приготовилась слушать, поглаживая рукой коленку.
Не знаю, с чего начать. С того, что привыкла к своему однокласснику сто лет назад, когда пересела к нему за парту в восьмом классе? С того, что догадывалась в глубине души, что он был в меня тайно немного влюблен, как почти вся параллель? Или с того, что когда увидела его в этом ужасном пенсионерском прикиде, подумала, что этот высокий парень столько для меня значит, олицетворяя собой все самое хорошее, и став напоминанием о прекрасном школьном времени? А может быть с того, что проводя с ним так много времени, я прикипела к нему душой, и судя по тому, как у меня волоски вставали на руках от прикосновений к нему, — и телом? Или может быть, с контрольно удара по моему сердцу — с того, что когда я увидела его дома, таким милым, мягким, родным, я подумала, что хочу, чтобы мы принадлежали друг другу? И принадлежали другу другу вполне серьезно, со всеми потрохами, надолго, и даже, как бы это ни звучало, — навсегда?
И захлебываясь в словах, перепрыгивая с места на место, я поведала подружке краткую историю своего падения в ужасную пропасть под названием Чувства.
Ульяна молчала. Молчала даже после того, когда я выплакалась и выревелась.
— Ну? Долго будешь молчать-то? Утешай давай!
— Кого?
— Да, психолог на телефоне доверия из тебя будет никакой! Уволят за профнепригодность через две секунды! — разозлилась я.
— Чего это меня сразу уволят? Вот тебя не то что уволить, треснуть хорошенько надо по макушке!
— Меняяя????? — удивление во мне граничило с яростью.
— Ну конечно. Пристаешь к начальнику, понимаешь ли, вспомнила она, что он ей списывать давал! Воспылала любовью после совместных занятий спортом! Решила, что раз соизволила на мальчика внимание обратить, он должен к ее ногам переспелой грушей брякнуться! А если он боится? Боится, что ты его отвергнешь, после нескольких дней ворочанья за нос. Кстати, есть такое слово: ворочанье?
— Нет.
— Значит, боится, что ты его отвергнешь после нескольких дней, как поводишь за нос ради своего самолюбия! Вы столько вместе учились, ему ли не знать, как ты с мальчиками обращаешься? Двадцать семь лет, а все туда же! Парни на неделю, флирт постоянный со всем, что движется, прямо перед его носом, в рабочем кабинете, который, между прочим, не кабинет, а аквариум, тут даже цвет лифчика скрыть нельзя!
— Хватит завидовать, Федосова!
— Значит, так. Соберись, тряпка!
Мои солдатики подняли голову, выкинув сопливые платки.
— Ну подумаешь, отшили тебя. В первый раз, чтоли? Соберись! Платье расправь! Вытри уже этот ужас под глазами, да не моей юбкой, Воробьева! Ты еще мне высморкайся туда! Вон, краешком этой тряпочки, да аккуратнее, что ты тушь по подбородку-то размазываешь? У тебя столько дел! Корпоратив, а он, к слову, уже через неделю. И через девять дней — Новый год! А ты со всеми этими догонялками Максима и платье себе, наверное, даже не купила?!
— Не купила…
— Форменное безобразие! Никуда не годится такое положение дел!
Мои солдатики, как под горн, восстали из руин растоптанного самолюбия и приняли воинственную позу. Мне даже стало немного смешно. Оттого, что генералом стала Ульяна, которую мне приходилось этими же словами регулярно собирать в кучку после неудачного расставания.
Да.
Надо отпустить. То, что было в школе, было в школе. Действительно, все сейчас по-другому. Почему Видинеев должен до сих пор испытывать ко мне что-то, ну кроме благодарности, что я его человеком из старого дедка сделала? То, что мы с ним так повстречались — это прекрасно. То, что он открыл мне глаза на то, как я могу чувствовать другого человека — прекрасно. Может быть, завтра все изменится, и он найдет свое счастье, или уже нашел. Надо наслаждаться тем, что было, тем, что будет, но самое главное — тем, что есть. Надо жить этим мигом. Жить каждым мигом. Потому что жизнь — это движение.
— Жизнь — это движение..-прошептала я одними губами.
— Что ты там бормочешь, Воробьева?
— Ничего, я тряхнула головой, рассыпав расплетенные волосы из своей прически из кос, которую носила в восьмом классе. — Ничего.
Внутренние солдатики, поймавшие такой мощный дзен, понимающе улыбались друг другу. И вдруг подобрались уверенно, и встали в круговую оборону для нового боя — ежедневного боя — за меня.
Глава одиннадцатая, в которой мало кто понимает, что происходит
Оставшиеся дни я занималась корпоративом для коллег. Организация давалась мне легко, потому что я уделяла продумыванию каждой мелочи все лишние секунды, забивая свое личное время. Утром, пока чистила зубы, я придумывала текст для шутливых грамот от деда Мороза, вечером, за глажкой рубашек, размышляла, как можно отблагодарить самих актеров, дающих новогоднюю историю за три дня до главного праздника года. На работе с утра разгребала все дела, а после обеда начинала обзванивать, переносить, резервировать и согласовывать мелкие детали, из которых, как все знают, и состоит главное. Грымза, видя мои старания, улыбалась и даже не не мучила проповедью по отчету, который я сдала, по обыкновению, позже всех.
