– Поздно.
– Что?
– Ты до смерти его напугала, Милли. Генри прибежал в бар в одной пижаме, бормоча что-то о крови и количестве швов на бейсбольном мяче. Он был не в себе. Я думал, с тобой случилось что-то ужасное! Я не знал, что найду!
Внезапно комната поплыла у меня перед глазами, и я опустился на унитаз, чтобы не упасть в обморок и не создать новую проблему.
– Правда? – изумилась Амелия. – Я думала, что Генри в постели! Я не слышала его. Я…
– Слушала музыку?! – рявкнул я.
– Да! Это не преступление, Таг. Я в своем собственном доме и не обязана отчитываться перед тобой! В доме всегда темно, когда Генри спит! Я слепая, помнишь? Мне не нужен свет!
Ее нижняя губа задрожала, и я застонал.
– Черт возьми! Амелия, пожалуйста, не плачь, милая. Я испугался, ясно?
«Испугался» – это мягко сказано. Я встал и открыл медицинский шкафчик над раковиной. По кровавым отпечаткам и мазкам на предметах было видно, что Амелия действительно искала бинт. На верхней полке лежало три мотка, и я с облегчением достал их. Затем закрыл шкафчик, мысленно пообещав себе, что отмою его, когда закончу перевязывать Милли.
– Где сейчас Генри? – тихо спросила она.
– С Акселем. Они неплохо ладят, так что я оставил Генри в баре, а сам побежал проверять, что случилось. Ты чертовски напугала меня, Амелия.
Я быстро напечатал сообщение Акселю, чтобы они знали, что с Милли все в порядке и скоро я вернусь за Генри.
– Ты зовешь меня Амелией, потому что зол? Ты мне не мать, Таг. Понимаю, все сложилось не лучшим образом, но я вполне могу уладить ситуацию самостоятельно. Я и раньше резалась и не сомневаюсь, что это не последний раз.
– Тихо, Милли. Я не злюсь. Просто… подойди сюда.
Я притянул ее и поставил перед раковиной, чтобы забинтовать палец. На ее руках и ногах были полосы крови. Я намочил тряпку, при помощи которой Милли пыталась остановить кровь, и выжал ее, пока вода не стала чистой. Затем ласково стер пятна с рук, пытаясь не обращать внимания на то, как кожа Милли покрывалась мурашками, пока я поднимался по ее предплечьям и выше, смывал кровь с левого плеча и мазок с подбородка. Ванная была тесной, обстановка – интимной, и мое раздражение и страхи вдруг исчезли, как кровавые пятна. Я постоянно мочил тряпку, чтобы она оставалась теплой, и когда я наклонился, чтобы стереть кровь с ног Амелии, она взяла меня за плечи для равновесия. Я помыл одну ногу и перешел к следующей, предварительно намочив тряпку горячей водой. Пока я водил ею вверх и вниз по стройной голени, пальцы Амелии сжались на моей футболке, из-за чего в моем животе запылал жар. Так продолжалось, пока каждый сантиметр ее оголенной влажной кожи не порозовел от тепла, а когда все закончилось, я почувствовал сожаление. Увы, я ничего не мог поделать с кровью на ее черной майке или розовых шортах, сочетавшихся с лаком на ногтях. Я коснулся ногтя на пальце ее ноги.
– Как ты это делаешь?
– Что? Крашу их?
– Да.
– Дело практики.
– Значит, ты специально выбрала шорты под цвет ногтей? – я поднял голову, чтобы увидеть ее реакцию.
– Разумеется.
Амелия улыбнулась, но ее голос был не громче шепота, словно она тоже боялась нарушить накаленную обстановку. Я выпрямился, и между нами осталось всего несколько сантиметров пространства.
– Зачем?
Это казалось таким незначительным, таким пустячным, хотя сама задача требовала много времени и сил, а Амелия даже не могла увидеть результат.
– Вся суть в мелочах… разве ты еще этого не понял, здоровяк?
Она произнесла «здоровяк» тем же тоном, каким я произносил «милая».
– Милли, когда погибла твоя мама? – мой голос был даже более ласковым, чем мои прикосновения.
– Мне было восемнадцать. Она болела на протяжении двух лет. Никто не думал, что она протянет так долго, но мама знала, что ей нужно держаться хотя бы до этой поры. Я должна была быть совершеннолетней, чтобы стать официальным опекуном Генри.
– Но кто же заботится о Милли? – прошептал я.
– Я не нуждаюсь в заботе, Таг, – так же тихо ответила она. – Я уже давно пытаюсь тебе это сказать.
– «Нуждаться» и «хотеть» – это разные вещи.
Я сглотнул, пытаясь убедить себя, что не хочу того, чего очень-очень хотел. Когда я не перешел к активным действиям, Милли шагнула ко мне и осторожно обвила руками мою талию. Затем прижалась щекой к моей груди и прислушалась к бешено колотящемуся сердцу. Я не мог этого скрыть. Милли была слепой, но в то же время замечала каждый чертов пустяк. Я так же осторожно обнял ее и опустил свои крупные руки на ее стройную спину.
– Можно тебя о кое-чем спросить, Таг? – Ее голос звучал тоненько и жалобно, будто она обращалась к моему сердцу, которое находилось прямо под ее губами. Его ответного лихорадочного биения должно было быть более чем достаточно. Наверное, поэтому Милли и не стала дожидаться устного ответа. – Ты боишься поцеловать меня?
– С чего бы мне бояться?
Я чертовски боялся.
– Потому что поцеловать слепую – это все равно что обокрасть нищего или солгать священнику, разве ты не знаешь? Все равно что ударить ребенка или утопить котенка. Это непростительный грех.
Я выругался себе под нос, отчасти смеясь из-за ее дерзости, отчасти злясь из-за ее проницательности.
– Или, возможно, ты думаешь, что, дернув за эту ниточку, распутаешь целый клубок. Что это один из тех невинных поступков с пагубными последствиями.
– Дело не в этом, Милли, – соврал я.
– В этом, Таг. И не оскорбляй меня предположениями, что мне нужна своего рода гарантия просто потому, что я слепая. Будь я любой другой девушкой, моя одежда уже валялась бы на полу. Это просто поцелуй, Таг. Не кровная клятва. Поцелуй.
Когда я осторожно оттолкнул Милли, чтобы ее голова поднялась с моей груди, ее лицо скривилось от обиды, а глаза с трепетом закрылись, словно в попытке сохранить то, что уже нельзя было вернуть. Но она неправильно меня поняла. Я пытался освободить место для движений, а не отстраниться от нее. Я провел пальцами по ее лицу, взял его в свои ладони и прильнул к ее губам. Милли схватила меня за запястья и тихо ахнула, прежде чем я поглотил этот звук и страх, который по-прежнему бередил мою душу.
Ее губы были мягкими и сладковатыми. В эти секунды я обращал внимание на каждую мелочь: как мой щетинистый подбородок царапал ее гладкую щеку, как наши губы трепетно прикасались друг к другу, как ее шелковистое дыхание перехватило от нетерпения, как ее локон щекотал мое лицо, когда я стал вести себя чуть напористее. А затем Милли страстно ко мне прижалась, требуя большего, и все детали размылись в пьянящем желании и понимании того, что тебя желают в ответ.
С ухнувшим в пятки желудком я опустил ладони с лица Милли к ее талии, мои руки крепко сжались вокруг ее стройного тела. Я отчаянно пытался не терять контроль и доблестно сохранять эмоциональное безразличие, но мое тело помахало белым флагом. А затем голос разума перебили чувства, и я потерял голову.
