Я услышал, как Генри с топотом спускается по лестнице, и отстранился от мягких губ жены. Через секунду мальчик прошел на кухню и остановился рядом со мной.
– Видишь? – он помахал перед моим лицом фотографией. – Я тоже не похож на отца.
Я забрал у него фотографию и изучил ее. Она была потрепанной по краям и потеряла свой глянец, словно Генри часто ее рассматривал. Мужчина на фотографии выглядел знакомо, что не удивительно для звезды спорта. Андре Андерсон был довольно известен и почитаем. Он улыбался в камеру, держа на руках маленького Генри, которому, пожалуй, было не больше трех годиков. Мужчина выглядел счастливым и расслабленным, и на них с Генри были одинаковые футболки и бейсболки «Джайентс».
– Ты прав. Вы с Милли больше похожи на маму, – сказал я, возвращая фотографию.
Мне не нравились фотографии – они редко показывали правду. Они как золотое покрытие на пенопласте – с виду яркие и блестящие, а на деле хрупкие. Фотография может стоить тысячи слов, но это все равно мало.
– Это потому, что с ней мы проводили больше времени, – со всей серьезностью ответил Генри, словно это общеизвестный факт, что сходство зависит от воспитания, а не от природы. В каком-то смысле это так, если говорить о манерах, повадках, стиле. Все это можно изучить и спародировать.
– Значит, если я буду проводить много времени с Кэтлин, думаешь, она станет похожа на меня? – спросил я, пытаясь отвлечь его от мыслей об отце.
Генри с сомнением перевел взгляд с меня на мою ворчащую, испачканную пюре дочь.
– Надеюсь, – ответил он.
Джорджия прыснула, а я заулюлюкал и поднял руку, чтобы дать Генри «пять».
– Слышала, Джорджия? – ехидно спросил я. – Наверное, это значит, что ваш папочка настоящий красавец!
Генри, который явно не подразумевал это как шутку, никак не отреагировал на мою руку. Джорджия дала мне «пять» и подмигнула.
– Если она будет похожа на тебя, все будут знать, что ты ее папа, – совершенно спокойным тоном произнес Генри, источая серьезность. – И это сделает ее счастливой.
Моя улыбка испарилась, и я кивнул.
– Поэтому я хожу в зал. Я хочу быть как Таг, – добавил мальчик, не обращаясь ни к кому конкретно.
Он отложил фотографию и начал насыпать чили в четыре пиалы. Затем вручил одну мне и еще одну поставил подальше от Кэтлин. Прежде чем приступить к трапезе, Генри отнес четвертую пиалу в гостиную, и мы услышали, как Милли поставила кассетник на паузу, чтобы поблагодарить брата. Генри вернулся на кухню и молча принялся уплетать свой ужин. Никто не проронил ни слова, когда в гостиной Таг продолжил рассказывать свою историю.
Зрячие люди постоянно крутят головой. До знакомства с Милли я этого не замечал. Но движения напрямую связаны со зрением, и если все остальные люди постоянно поворачивали голову и шли в том направлении, куда смотрели их глаза, то Милли двигалась осторожно – ее спина была прямой, подбородок опущен, плечи расправлены, и она всегда начеку. Милли не опускала голову, когда завязывала шнурки, и не поднимала, когда на двери магазина звонил колокольчик. Повороты головы не давали ей никакой новой информации, и в результате она всегда выглядела идеально собранной и подозрительно неприступной. Величественной, как японская гейша. Но это немного пугало.
Я всегда был беспокойным, и ее непоколебимость манила меня, в то время как ее внимание к мелочам заставляло меня больше следить за собой и своей тенденцией все крушить. Я всегда зависел от телесного контакта, никогда не сдерживался от объятий, одинаково любил обычный язык и язык тела. Интересно, была бы зрячая Милли такой же собранной или ее терпение и самообладание были побочным эффектом потери зрения? Лишь в одном случае она двигалась раскрепощенно – когда танцевала, приковав руки к пилону, качая головой в такт, извиваясь телом в ритме музыки.
Я наблюдал за ее выступлением каждый раз, когда появлялась возможность. Дело было не в откровенном наряде, красивом теле, плоском животе или блестящих волосах, хотя я как мужчина на все это обращал внимание. Но все девушки в моем баре были красивыми, сильными и стройными. Все хорошо танцевали. А я смотрел только на Милли. Потому что она очаровала меня. Для меня она была как что-то совершенно новое, пьянящая смесь девушки и загадки, что-то знакомое и совершенно чужое. Я никогда не встречал ей подобных, но в то же время чувствовал, будто знаю ее всю свою жизнь. С того момента, как я взглянул ей в лицо и почувствовал эту щемящую оду радости и паники, я очаровывался ею все больше, больше, больше, пока не понял, что не могу остановиться, не могу отвернуться, не могу поступить правильно. А правильным поступком, умным поступком, было бы держаться от нее подальше. Но меня еще ни разу не обвиняли в излишней мудрости.
Ныне Милли стояла абсолютно неподвижно в центре переполненного зала, люди окружали ее и проскальзывали мимо, но ее широко распахнутые глаза этого не видели. Ее неподвижность привлекла мое внимание. Неизменная прямая осанка танцовщицы, поднятый подбородок, руки по бокам. Она ждала чего-то. Или просто впитывала атмосферу. В чем бы ни было дело, я не мог отвести от нее взгляда. Все вокруг куда-то спешили и почти ее не замечали, кроме тех немногих, кто раздраженно косился на ее неулыбчивое лицо, протискиваясь мимо, а затем понимал, что она не «нормальная», и спешно ретировался. Почему никто ее не замечал, а я обращал внимание только на нее? На ней было небесно-голубое платье в цвет глаз. Ее волосы сияли, губы были накрашены красной помадой, и она держала свою трость как шест, покачиваясь под музыку, как если бы хотела танцевать. Раньше Милли никогда не приходила в бар, когда он превращался в ночной клуб. Я бы ее заметил.
С нашего поцелуя прошла почти неделя. Милли работала в свою смену, как обычно, и оставалась такой же жизнерадостной, спокойной и собранной, скромной и независимой. Я не сомневался, что она потребует от меня объяснений. Что меня ждет серьезный разговор. Но Милли вела себя так, будто ничего не произошло. Или же она просто меня разгадала. Я точно не знал, но чувствовал одновременно признательность и обиду, что она даже не пыталась меня удержать. Я провожал ее домой, как десятки раз прежде, и общался как со старым другом, хотя мой взгляд все чаще возвращался к ее губам, и она постоянно всплывала в моих мыслях, когда ее не было рядом. Милли немного меня испортила. С ней мне не нужно было оберегать свои чувства или следить за выражением лица. Я мог смотреть на нее как мужчина смотрит на свою возлюбленную, а она бы и не узнала.
Милли понятия не имела, что я наблюдаю за ней, хотя в душе я чертовски надеялся, что она пришла из-за меня. Извинившись перед собеседниками, я пошел в ее сторону. Судя по тому, как она слегка задрала подбородок и принюхалась, она услышала мои шаги, но голову не повернула. Я забрал у нее трость и отложил в сторону. Затем опустил ладонь на ее талию и взял за руку. Я все же богатенький мальчик. Мама научила меня всем трюкам: танцам, хорошим манерам, всему, что помогло бы мне вертеться в жизни. Всему, что заставило бы людей мне доверять. Это даже слегка вызывало у меня тошноту. Но Милли хотела танцевать, это было очевидно, а ее никто не приглашал. И слава богу. Вряд ли я бы смог смотреть, как она танцует с другим.
