– Жорж Сен-Пьер лучший боец во всем мире! – пропищал он, отпуская мои ноги.
– Сен-Пьер! – взревел я и поднял его выше. – Скажи, что Таг Таггерт лучший боец во всем мире!
– Чак Лидделл лучший боец во всем мире! – крикнул он, сопя.
– Что? Да он уже в прошлом! – возразил я, хотя пошел бы на все, чтобы заманить Лидделла в свой зал.
– Таг Таггерт худший боец во всем мире! – Генри заливался хохотом, а его лицо стало таким же красным, как волосы. Я перевернул его на ноги, и он закачался, по-прежнему смеясь. Я помог ему восстановить равновесие и сделал вид, что сержусь.
– Лучший. Лучший боец во всем мире. Ты слышал?
– Ронда Раузи лучший боец во всем мире, – пропыхтел он, не сдаваясь.
Я поднял руки в воздух:
– Тут ты меня подловил, малец. Кстати, о роскошных, крутых женщинах, где Глупышка Милли?
Генри замер, прислушиваясь, а затем показал на пол. Теперь, когда мы перестали шуметь, я услышал слабые басы, доносящиеся из подвала.
– Внизу? Показывай дорогу.
Генри повернулся и пошел через прихожую, кухню и гостиную в большую домашнюю прачечную. Внутри было чисто и аккуратно, как и во всем доме, и я заметил наклейки со шрифтом Брайля на корзинках – на большой белой и красной. Я никогда не был в этой части дома. Когда Генри показал на дверь и сразу же ушел, я решил, что ему не интересно, чем Милли занималась внизу.
За дверью была узкая лестница, от которой у меня сразу же закружилась голова. Мне не нравилось, что Милли сама ходила по этим ступенькам, и мою голову затопили образы того, как она скатывается по ним. Но Милли выросла в этом доме и наверняка поднималась и спускалась по этой лестнице миллион раз. Вряд ли она оценит, если я включу режим пещерного человека и запрещу ей ходить в подвал. И все же я спускался с неохотой, цепляясь за перила и гадая, с чего вдруг я так разнервничался. Музыка играла так громко, что Милли не могла услышать мои шаги, но, когда я добрался до нижней ступеньки, музыка внезапно оборвалась, и кто-то начал хлопать и свистеть. Я удивленно замер за углом.
– Я выгляжу глупо? – спросила Милли. – У меня не получается?
– Амелия, о чем ты говоришь? – ответил женский голос, и я узнал Робин. У нее был немного сельский говор, характерный для большинства американок, живущих в долинах. Я его просто ненавидел, но сама Робин казалась довольно милой.
– У тебя все получается! И несколько раз в неделю, раз уж на то пошло.
– Но я еще ни разу не пробовала исполнить это движение. Я не знаю, как мое тело выглядит со стороны. Мне кажется, что я все делаю правильно, но… – голос Милли сошел на нет.
Преисполнившись любопытства, я выглянул из-за угла. Амелия стояла ко мне лицом, прислоняясь к высокому пилону. Она была босой, в маленьких черных шортах «Команды Тага», с хвостиком на макушке. К счастью, Робин стояла ко мне спиной. Я наблюдал, как она берет Милли за запястья и тянет вперед.
Робин начала водить руками Милли по своему телу, позволяя той почувствовать мягкость ее талии, изгибы круглого живота и бедер.
– Ко мне уже много месяцев никто так не прикасался. Позорище, – сухо сказала Робин, отпуская руки Милли, и я улыбнулся, проникаясь к ней симпатией.
– Теперь потрогай свое тело, Амелия, – приказала Робин, отходя на шаг.
Амелия послушалась, водя руками по груди, плоскому животу и мягкому изгибу бедер. Затем взяла себя за зад и прыснула.
– Я не трогала твою, Робин, подойди ближе.
– Ха-ха. Держи себя в руках, извращенка, – посмеялась та. – Должны же быть какие-то границы. Но ты чувствуешь разницу? Я пухлая, ты фигуристая. Я мягкая, ты стройная. Ты выглядишь так же, как себя чувствуешь, Амелия. У тебя роскошное тело. И когда ты танцуешь, независимо от того, какое движение ты исполняешь, если оно кажется правильным, гарантирую, оно и выглядит правильно.
Робин получила от меня еще одно очко в свою пользу.
– Правда? – спросила Милли.
– Правда.
Амелия пару раз покружилась на пилоне, почти подсознательно, ее хвостик закачался, когда она залезла наверх, исполняя идеальную разножку, а затем обвила ногами шест и повисла головой вниз. Стоило признать, висела она куда грациознее Генри. Амелия нащупала пол над своей головой и отпустила пилон, опуская ноги одну за другой и возвращаясь в стоячее положение с такой легкостью, словно могла исполнить этот трюк даже во сне.
– Хотела бы я прикоснуться так к Тагу. Чтобы в этой просьбе не было ничего странного. В смысле, я изучила его улыбку… но мне хотелось бы изучить все остальное, – выпалила Милли, будто признаваясь в чем-то, что давно накапливалось в ней.
Я прикусил язык, гадая, как, черт возьми, мне выпутаться из этой ситуации, не опозорив всех причастных.
– Амелия! Ах ты шалунья! – засмеялась Робин.
– Я не специально. Я знаю, что у него сильные руки. Знаю, что у него ямочки на щеках и выемка на подбородке. Знаю, что у него немного кривоватый нос. Знаю, что у него твердое тело и мягкие губы. И знаю, что у него крупные, мозолистые ладони.
– Хватит! А то я одновременно завожусь и впадаю в депрессию, – простонала Робин. – Амелия… мне кажется, Таг Таггерт из тех мужчин, которые падки на женщин. Во множественном числе, понимаешь? А ты красавица – ясное дело, ты ему нравишься. Но… он не тот, кто сделает тебя счастливой надолго.
– Нет, – Амелия покачала головой, отвергая мнение Робин обо мне, хотя она попала в яблочко. – Нет, он не так прост. Таг особенный, и с ним я чувствую себя особенной. Иногда мне кажется, что между нами что-то есть. Я чувствую это в своей груди, когда не могу перевести дыхание в его присутствии. Чувствую в своем животе, когда он весь сжимается при звуке моего имени из уст Тага. В основном я это чувствую, когда Таг говорит с Генри. Он ласковый и милый. – Милли пожала плечами: – Но временами я думаю, что он просто из тех, кто любит заботиться о других, а мы с Генри… нуждаемся в заботе.
Мы стояли в двадцати шагах друг от друга, но Милли понятия не имела, что я скрываюсь в затененном углу длинного подвала и подслушиваю, как она признается в своих чувствах ко мне. Я подумывал прокрасться обратно наверх, но ступеньки были старыми и наверняка бы заскрипели, как суставы старика. Я разрывался между желанием узнать секреты Милли и желанием спрятаться от них.
– Интересно, нравится ли ему прикасаться ко мне, как мне к нему? – задумчиво произнесла Милли. – Я хотела бы, чтобы он ко мне прикоснулся. Но чтобы при этом я действительно ему нравилась, и не только красивые части. Вся я. Незрячие глаза, шишковатые колени, большие уши, заостренный подбородок. Чтобы, когда он прикасался ко мне, а я к нему, это было чудесно, а не странно.
Больше всего на свете мне хотелось, чтобы Робин не стояла между нами в этот момент. Я хотел подойти, обвить Милли руками, поцеловать этот заостренный подбородок и нашептывать ей на ухо (уши у нее действительно были большими, как я заметил после ее слов) заверения. Я снова нырнул за угол и сел на нижнюю ступеньку, уткнувшись головой в руки.
