Внезапно в темноту юрты как бы ввалился кто-то огромный, неповоротливый. Ввалился, но дальше не пошел – мнется у полога, урчит, пыхтит, словно кого-то поджидает.
– Это медведь – Старик в шубе, – авторитетно пояснил Илька. – Слышите? Все остальные духи замолкли. Значит, Старик.
В знак одобрения, что его правильно поняли, медведь выразительно заурчал. И вот издалека послышалось нежное женское пение, и медведь стал тихонько ему подвывать. Урчание зверя и девичий напев постепенно сближались, пока, судя по звукам, не встретились на узкой тропинке. Женщина вскрикнула в испуге, а медведь грозно заревел и стал изображать звуками, что поймал женщину и борется с ней, намереваясь овладеть. Обитатели стойбища, затаив в темноте дыхание, следили за незримой схваткой, улавливая нюансы и перипетии поединка по возне, вскрикам, хрусту ломаемых веток, урчанию и стонам. Наконец все смолкло, и некоторое время в юрте стояла тишина. Затем темноту огласил пронзительный плач младенца, переходящий в медвежий рык.
И уже после этого осмелились подать голос притихшие было младшие духи. Кукушка стала отсчитывать новорожденному года, утка взволнованно закрякала, приветствуя новую жизнь, белка принялась прыгать и цокать, и через дымовое отверстие в самом центре юрты, обдавая собравшихся волной холодного воздуха, влетел шаман. Вернувшись из загадочных далеких странствий, он тут же принялся выпроваживать духов, снова заиграв на варгане. Стальная завораживающая мелодия лилась из всех уголков юрты одновременно, и слушатели затихли. Вспыхнувший огонь осветил погруженных в сон обитателей стойбища. Только Илька не спал. Он стряхнул с себя оцепенение, поднялся с подстилки и бодро проговорил, подходя к совершенно обессиленному шаману:
– Ну, Кагот, теперь-то Старик пошлет тебе сына.
– Пошлет, но только когда принесу ему жертвенные потроха Духа-Волка, оберегающего врагов рода нашего, наславшего мор на оленьих самок.
– Когда идти против Волка думаешь?
– Сегодня ночью пойду. Битва будет великая, живым могу не вернуться, – чуть слышно прошептал Кагот, в изнеможении растянувшись на шкурах.
Что и говорить, камлание – спектакль, требующий от исполнителя недюжинной силы. Порою кажется, будто шаман обезумел, а порой – что издыхает, точно дикий раненый зверь, корчась перед погасшим очагом в страшных мучениях. Иногда Кагот думал, что лучше бы и правда забрали его духи, чтобы прекратить эту тяжелую беспросветную жизнь. Шаман вставших неподалеку от них вогулов
[5] наслал порчу, и неудачи стали сыпаться одна за другой на оленных людей. А он, как кам своего рода, был за это в ответе. Это он, Кагот, неверно предсказал погоду, не предотвратил падеж оленьих самок из-за неурожая свежих побегов, и из-за него, Кагота, не народились молодые олени. Его народ стал голодать. Умирали от истощения маленькие дети, от отчаяния заболевали их матери и матери матерей. Дождавшись, когда зимний лед сковал воду, оленные люди покинули оскудевшие пастбища и двинулись туда, где никого нет.
Собрав уцелевших оленей, пришли сюда, к Большому Камню, разбили стойбище. И все вроде бы пошло на лад. Принял их Дух Камня, стал помогать. И Старик, дух рода, переселением был доволен. Зимние морозы в этих местах были не так люты и не вымораживали ягель, и по весне зеленые побеги щедро укрывали долину вдоль реки, олени жирели и плодились. Летом Кагот вместе с другими мужчинами ловил рыбу на небольших кожаных байдарах. Стреляли белку и осенью били моржа на галечной косе за узким проливом, соединяющим мелководную лагуну с большой водой. Там же хранили солидный запас копальхена
[6] – для собак и для себя на зимнее пропитание. Казалось бы – живи и радуйся. Но Кагот не радовался – духи не давали Каготу сыновей. И даже дочери не нарождались. А как быть шаману без наследника? Кому передавать свое искусство?
Кагот даже купил к уже имеющейся Ненет еще одну жену, молодую Вааль, но и она за три лета так и не родила наследника. Значит, нужно усерднее просить духов, что Кагот и делал. Днем он камлал в окружении соплеменников в чистой юрте, по ночам уходил к Белому Камню и при мертвенном блеске луны под всполохами полярного сияния метался по берегу обезумевшей птицей, ловя в туго натянутую кожу бубна ночной ветер. Кагот хватал ветер за оленьи рога, вскакивал ветру на спину и подгонял меховой колотушкой, чтобы быстрее добраться в нижний мир, где обитают духи-покровители.
Здесь, в нижнем мире, молил о сыне, наследнике его дела, и всякий раз получал подтверждение покровительства. Обессиленный от голода, с глубоко запавшими глазами и запекшейся черной кровью в уголках иссохших губ, ползком возвращался под утро домой и засыпал, едва переступив порог. На следующий день Кагот шел в чистую юрту и камлал для блага общества, а ночь оставлял для себя. Это было его время, время, когда можно просить о самом сокровенном, и рано или поздно духи либо выполнят его мечту, либо оставят надоедливого просителя в нижнем мире.
Опираясь на руку Ильки, шаман поднялся с вытертой оленьей шкуры и шагнул на улицу. Илька пошел за ним, рассчитывая, что на этот раз Кагот сжалится и позовет его с собой. Он был совсем молодой, этот Илька, и больше всего мечтал стать шаманом. Но духи не призывали Ильку, хотя Илька и врал, что слышит их зов. Соплеменники устраивали проверку, и всякий раз растерянный парень бродил по чистой юрте между посмеивающимися проверяльщиками и никак не мог обнаружить, кто же из них прячет под паркой вырезанную из моржового клыка фигурку покровителя рода – Умки
[7]. И по морозу в одном лишь шаманском костюме из тонких оленьих кож у Ильки Ардеева ходить не получалось, Илька один раз походил и долго потом болел. Но, несмотря на неудачи, юноша все равно свято верил, что ближе других соплеменников стоит к шаманскому делу и рано или поздно духи призовут его.
– Куда сейчас, сват Кагот? – поддерживая шатающегося шамана, робко спросил Илька.
– К Белому Камню, – не разлепляя спекшихся губ, выдохнул усталый шаман.
– Может, сегодня не пойдешь? Ведь еле живой.
– Нет, надо идти, – упрямо тряхнул Кагот собранными в хвост жесткими волосами. – Духи не любят лентяев.
Когда шли через стойбище, свернувшиеся около юрт заспанные собаки вскидывали узкие длинные морды, сонно провожая идущих прозрачными глазами, и, безразлично зевнув, снова укладывали головы на пушистые задние лапы. Около юрты шамана Илька остановился, ожидая приглашения, но Кагот вошел один. Не раздеваясь, проследовал на свое место и, обессиленный, опустился на китовый позвонок, служивший ему табуретом. Втягивая носом запах вареной оленины, смотрел на склонившуюся над очагом старшую жену, после появления юной Вааль выполнявшую в их семье роль матери.
