Володька вздрогнул и испуганно посмотрел на Кагота. Он был уверен, что старый шаман умрет сам – заснет и не проснется. Или забредет в тундру да там и останется. Но чтобы ему самому Кагота убить?
– Но я… Я никогда не делал, – шепотом молвил Володька, передергиваясь от внезапно пробежавшей по телу дрожи.
– Многое, о чем тебе даже не доводилось слышать, теперь придется делать, – невозмутимо проговорил Кагот. – И еще запомни. Что бы там ни было, можешь ты или нет, но если человек верит в твое могущество, сделай все, чтобы не разочаровать его.
Кагот оделся, как все уходящие к предкам покойники, в белые торбаса, переходящие в белые камусовые меховые штаны и в белую кухлянку, более широкую, чем нужно для его исхудалой фигуры. В тон оленьего меха белели на голове Кагота его поредевшие волосы. Всем известно, что великий шаман по традиции должен уйти на рассвете, с первыми лучами восходящего солнца. Длинный ремень из сыромятной лахтачьей кожи с петлей-удавкой на одном конце Кагот привязал к срединному столбу юрты, на другом конце сделал петлю, которую вывел наружу через проделанное в стене отверстие и вручил Володьке.
Володька стоял около юрты, обратив взор на восточный край неба. Ярко полыхала заря, а над красной полосой догорали последние звезды. Полярная звезда, в окрестности которой отправлялся Кагот, давно погасла. Володька знал: она располагается высоко в небе и вокруг нее обращается все небо, все звезды, словно олени, привязанные к столбу. В окрестностях этой звезды и находятся стойбища самых заметных жителей земли, ушедших навсегда. Там, среди героев, жили и великие шаманы. И Кагот намеревался именно там поставить свою небесную юрту.
По трепетанию зажатого в кулаке ремня Володька понял, что Кагот уже накинул на себя петлю и ждет, когда прочная кожа затянется вокруг его шеи. Шея у старика была темная, жилистая, и когда Кагот камлал, оборачиваясь то гагарой, то филином, а то и Стариком-Умкой, что-то в его горле пульсировало и двигалось, точно существовало само по себе и жило отдельной жизнью. И, вспомнив шею Кагота, Володька увидел внутренним взором, как желтоватый ремень обвивает морщинистую кожу над росомашьим мехом воротника белой кухлянки. Вспомнил и натянул ремень.
Над селением стояла тишина. И, хотя в юртах проснулись и развели огонь – легкие дымки вились над конусами крыш, никто на улицу не выходил, – оленные люди с уважением относились к старому шаману, в этот самый миг уходившему навсегда. Держа намотанный на руку ремень наготове, Володька смотрел в предрассветное небо и ждал сигнала. И с первым солнечным лучом что было сил рванулся вперед.
Высокий и рослый, он, упираясь в землю крепкими ногами, с трудом шел вперед, словно таща на аркане могучее животное и ощущая его яростное сопротивление на том конце ремня. Кагот рвался так сильно, что в какой-то момент показалось, будто бы шаман передумал уходить в окрестности Полярной звезды. Володька хотел было ослабить хватку, но вдруг с небывалой ясностью осознал, что не может все бросить на полпути и обязан завершить обряд. Он стиснул зубы и упрямо пошел вперед с натянутым до предела ремнем, наступая на капли крови, сочащейся из-под ногтей. Совсем измучившись, вскинул голову и взглянул на солнце – оранжевый диск словно повис над темнеющей тундрой.
О светило великое, Солнце, хозяин неба!
Помоги мне, влей в меня силу!
Чтобы совершил я Великое Дело…
Помоги мне, о Солнце, великое Солнце!
Но легче не становилось. И тогда Володька опустил голову и принялся шептать одну из молитв, которым научила его мать:
– … Вси святии Небесные Бесплотные Силы, удостойте меня вашей силы сокрушить все зло и страсти под ноги мои…
Бормоча и изнемогая от усталости, молодой шаман с силой рванулся, упав на колени, и вдруг почувствовал, что на другом конце удавки никого нет. Ремень провис и ослаб, будто бы Кагот скинул с шеи петлю и обрел свободу.
Не веря, что все закончилось, Володька какое-то время еще посидел на земле, не выпуская из рук сыромятной кожи ремня и с ужасом понимая, что вот сейчас он убил человека. Затем встал и на нетвердых ногах пошел в юрту Кагота. И уже в пути неожиданное спокойствие снизошло на него. Он ощутил, что сделал все правильно, что по-другому и быть не могло. Сделав глубокий вдох, молодой шаман откинул полог и, подождав, когда глаза привыкнут к полутьме, шагнул в юрту учителя.
Кагот лежал у серединного столба, широко раскинувшись на оленьих шкурах. По разметанному очагу и разбросанным сиденьям – китовым позвонкам – было видно, что жизнь долго не хотела уходить из его тела. Чувствуя невероятный прилив сил, Володька приблизился к старику и, опустившись на колени, провел рукой по холодному лицу, закрывая подернутые смертной дымкой глаза. Со знанием дела освободил худую шею от туго затянутой петли, деловито смотал ремень и вышел из юрты. Перед его жилищем стояли ближайшие соседи – родители Вааль и смотрели на Володьку так, как будто он стал другим человеком. Остальные соплеменники торопились к нему со всех концов селения и, подходя, в нерешительности останавливались, не спуская с нового великого шамана любопытных глаз. А младший из Семеновых, тринадцатилетний Акимка, шагнул навстречу и ломающимся голосом попросил:
– Испытай меня, великий шаман. Я чувствую приступы шаманской болезни.
И точно так же, как когда-то Кагот испытывал его, Володька устроил проверку младшему Семенову. Акимка оказался парнишкой смышленым и не лишенным так необходимого шаману актерского таланта. Парень быстро смекнул, что к чему, и сделался для Володьки незаменимым помощником, перенимая шаманскую науку. Новый великий шаман вместе со своим учеником часто уходили в тундру и по несколько дней проводили среди камней, деревьев и воды, разговаривая с духами, погружаясь в нижний мир и взмывая, как птицы, в небесные выси. Так продолжалось всю весну и лето.
…Володька перестал быть великим шаманом в самом конце осени. В тот день они с Семеновым-младшим уехали далеко, за мыс, где тянулась погребенная подо льдом и снегом узкая галечная коса, на которой по осени залегали моржи. Собаки после долгого безделья проворно бежали по первому снегу, припорошившему каменной твердости землю. Первым ехал Володька. За ним след в след – Акимка. Ученик едва не налетел на нарту учителя, когда великий шаман резко осадил собак.
– Почему стоим? – окликнул помощник.
Володька замер, с напряжением глядя перед собой. На той стороне лагуны шел великолепный белый медведь, шел гордо, вальяжно, не обращая внимания ни на людей, ни на притихших собак. Собаки не лаяли и не бросались рвать зверя, а, замерев, безмолвно взирали на массивного красавца. Реакция собак означала одно: это не дикий зверь, а дух – хозяин этих мест. Старик-Умка, покровитель рода. Великий шаман стоял, провожая глазами могучую фигуру, как вдруг услышал возню за своей спиной. Он обернулся и увидел, что Семенов-младший вскидывает ружье.
– Стой! – только и успел крикнуть Володька, но было поздно.
