– Кому? Тамаре или Врубелю? – подал голос ротмистр.
– Ни ей, ни ему. Всю свою жизнь Миша писал Демона, а в самом конце написал шестикрылого серафима, но серафим у него получился совсем не ангельский. Вы видели его глаза? Это глаза смерти. Серафим Врубеля – оружие, вершащее волю господню. Не отпустил Врубеля Демон, выглянул сквозь льдинки глаз его серафима. А ведь Михаил Александрович начал работать над своим шестикрылым еще в одна тысяча восемьсот девяносто четвертом году.
– Вы так точно запомнили дату?
– Такое не забывается. Была у меня в гостях одна эксцентричная особа, может быть, помните? Писала в «Шершне ля фам» под именем Саши Ромейко.
– Саша Ромейко? Не помню.
– Да что вы, Герман Леонидович, можете помнить? – закинув ногу на ногу, развязно заметил Шалевич. – Вы еще под стол пешком ходили, когда Саша Ромейко писала свои фельетоны. А интрига была, доложу я вам! Никто и предположить не мог, что это барышня. Все думали – едкий парнишка, писака-щелкопер. Газетка была дрянь, барахло газетка. И главный редактор такой жучара!
– Болеслав Артурович! – одернул ротмистра Чурилин. – Прошу вас не давать оценочных суждений. И уж тем более не переходить на личности.
– А почему бы мне не поговорить о господине Гурко, с которым я хорошо знаком? Шикарно живет Петр Петрович, хочу вам заметить. Никогда не думал, что издание каких-то вульгарных брошюрок может приносить такой приличный доход. Ну а девица Ромейко была ему то ли племянница, то ли кузина.
– Возможно, так оно и есть, всех подробностей я не знаю. Господин Гурко пришел ко мне с хорошенькой рыженькой девушкой, которая и оказалась Сашей Ромейко. Сидели за столом, беседовали, и Миша Врубель по своей всегдашней привычке принес только что законченный эскиз как раз таки своего шестикрылого серафима и стал на обратной его стороне зарисовывать наше застолье. А Саша эта, даром что хорошенькая, злючка была еще та. И, пока Врубель рисовал, наговорила она нам всем гадостей. И, знаете, все пророчества сбылись. Я разорен и предан. Врубель сошел с ума. У Коровина сынишке ноги трамваем отрезало.
– А сама-то Ромейко где? – заинтересовался фон Бекк.
– Саша? Пропала. Я ее на север позвал, и она поехала. Репортаж хотела написать. Другие журналисты в нашем поезде были, Лисицын из «Еженедельника», Оглоблин из «Ведомостей». Все журналисты вернулись, и только Александра пропала в Архангельске. Отстала от поезда, и больше ее никто не видел. Вы не поверите, но именно это я ей и напророчил, сидя за одним столом. Я, конечно, поначалу винил себя, а потом перестал. Когда навещал Мишу в лечебнице доктора Усольцева, поговорил с его помощником, доктором Зарубиным, и окончательно успокоился. Федор Иванович воспринимает ситуацию с юмором. Говорит, что это шестикрылый серафим исполнил все, что было произнесено над ним. В том числе и Сашу Ромейко оставил где-то на Севере. Так что я тут ни при чем. Шутит, конечно, но мне как-то легче думать, что доктор Зарубин прав.
Мамонтов распрямился, отложил карандаш и взглянул на Чурилина.
– Ну вот, я и закончил.
Савва Иванович передал следователю готовый рисунок, на котором была изображена ладная фигурка в обтягивающем трико и обрамленная пышными волосами миловидная мордашка.
– Я могу еще чем-то помочь?
– Благодарим, господин Мамонтов, мы получили от вас все, что хотели. Хотя ясность в ситуацию вы так и не внесли.
Ливрейный швейцар с императорскими бакенбардами проводил сыщиков до дверей и, подождав, когда они разберут свои шляпы, выпустил на улицу. Выйдя на воздух, ротмистр Шалевич недовольно взглянул на Чурилина и обиженно осведомился:
– И отчего было кофейку не попить?
– Дома попьете, – холодно оборвал Чурилин подчиненного.
– Между прочим, мы еще не обедали, – не успокаивался ротмистр. – Господа, у меня предложение – а давайте заглянем в какой-нибудь уютный погребок.
Шалевич огляделся по сторонам в поисках заведения и указал на вывеску «Теплая компания», расположившуюся на одноэтажном домике с ярко освещенными окнами, из которых доносился женский смех и нестройное цыганское пение.
– Например, сюда.
– Болеслав Артурович, не время сейчас обедать, – начал было Чурилин, но подчиненный его не слышал. Он сделал пару шагов, собираясь перейти дорогу, и замер посреди улицы.
– Господа! Скорее сюда! – позвал ротмистр.
Фон Бекк не откликнулся на зов, продолжая укладывать аппаратуру в машину. Сыщик Чурилин тоже не хотел идти, но ротмистр не унимался:
– Да идите же, честное слово, не пожалеете!
Начальник следственного отдела пропустил измученную лошадку, волокущую на утлой подводе похожий на гору стог сена, и, перешагнув лужу, нехотя двинулся через улицу. Подошел к ротмистру и кинул на него вопросительный взгляд.
– Василий Степанович, вы должны увидеть, – проговорил Шалевич, указывая куда-то перед собой.
– Что увидеть? – Чурилин с недоумением огляделся по сторонам.
– Да вот же она, на театральной тумбе!
И только теперь сыщик заметил перед собой старательно намалеванное женское лицо – то самое, которое только что нарисовал Савва Мамонтов. Это была афиша, возвещавшая о новой программе в цирке Саламонского. «Впервые в России! Под куполом цирка выступает семья воздушных гимнастов! Великолепная мадемуазель Элла Ковалли и ее отважный брат Эжен! Все в цирк Саламонского!»
– Похоже, люди не врут, – пробормотал ротмистр Шалевич. – Мамонтов и в самом деле свихнулся. Потерял где-то паспорт и, проходя мимо плаката, придумал, что эта самая акробатка забралась к нему в окно и украла документ.
– Как знать? А вдруг Савва Иванович говорит правду? – оборвал коллегу Василий Степанович. – Ведь паспорт его каким-то образом оказался у убитого Яхонтова.
Не прерывая беседы, полицейские агенты вернулись к машине. Усевшись на заднее сидение рядом с фон Бекком, следователь Чурилин спросил:
– Герман Леонидович, вы готовы прокатиться в цирк и свести знакомство с прелестной мадемуазель Ковалли?
– А почему это он? – тут же вскинулся пристроившийся за рулем ротмистр. – Я тоже не прочь прокатиться в цирк.
– Если бы вы, Болеслав Артурович, снимали фильмы, в которых такие красотки, как Элла Ковалли, мечтают сыграть главную роль, то непременно поехали бы вы. Но фильмы снимает фон Бекк, поэтому поедет он, – рассудительно заметил Чурилин. Обернулся к фон Бекку и проговорил: – Знаете что, Герман Леонидович? Отвезите нас с ротмистром в управление, а сами отправляйтесь домой чистить перышки перед вечерним представлением.
Москва, наши дни
