Владелица козы вернулась с полной банкой и двумя пузатыми чашками.
– Я – Борис, это – Виктор. А вас как зовут? – принялся обхаживать хозяйку врач-психиатр.
– Анна Ивановна. Вы к кому приехали? – поинтересовалась та, разливая молоко по чашкам и ставя банку с оставшимся молоком на середину стола.
Борис отпил и дружелюбно пояснил:
– Дачу хотим посмотреть. Ильины продают. Анна Ивановна, может, что-то об этом слышали?
– Как же, Лара сначала соседям купить предлагала, но здесь у всех свои дачи. Никто не изъявил желания.
– Анна Ивановна, хорошая дача, не знаете?
– Неплохая, только старая. Была хорошая, когда Ларисин отец во французском посольстве работал. Вот тогда у них был самый лучший дом во всем поселке. А потом Юрий Анатольевич уволился, и дача пришла в упадок.
– Впервые слышу, чтобы по доброй воле с дипломатической службы увольнялись, – усомнился Борис.
– Не сам, конечно, это я так, углы смягчаю, – махнула рукой женщина. – Его попросили уйти по собственному желанию, Ильин ушел. Кто станет держать сотрудника, у которого дочь – суицидница с диагнозом «шизофрения»?
– А в какой психиатрической больнице Лариса Ильина лежала? Вы не знаете?
– На улице Восьмого Марта. Сами понимаете, это клеймо на всю жизнь.
Вик уже давно поглядывал на скрывающийся в глубине участка сарай, догадавшись, что именно о нем говорил Карлинский. Сарай был затянут плющом, но и сквозь листву и стебли пробивался нанесенный на старые доски выцветший от времени рисунок, поразительно напоминающий трафаретное граффити.
– Анна Ивановна, вы разрешите посетить удобства? – как бы смущаясь, осведомился Вик.
– За домом направо, там увидите.
Доктор Карлинский обернулся в указанную сторону и с деланым любопытством спросил:
– Интересный дизайн у вашего нужника. Вы что же, граффити увлекаетесь?
– Это сын мой.
– По трафаретам рисует?
Хозяйка жалко улыбнулась, чуть слышно проговорив:
– Они с Ларисой все заборы у нас в округе трафаретами расписали. Юрий Анатольевич книгу из Парижа привез, о французском художнике. Лара все пробовала, как тот художник, рисовать, но у нее не выходило. А Владик очень хорошо рисовал.
– Почему же рисовал? Больше не рисует?
– Владик погиб. Сорвался с крыши, когда они с Ларисой на нашу девятиэтажку забрались.
– Что они там делали? – удивился Карлинский. – Они там рисовали?
– Лариса говорит, что да, рисовали. И Вадик не удержался и упал. Я Лару не виню. Я ее с самого детства знаю. Ильины у нас молоко брали. Когда отец Вадика ушел от нас, его мать нас не бросала. Дачу свою подарила и козу завела для Владюши, чтобы молоко пил. Молока было много, мы стали продавать. После смерти бабушки я козой стала заниматься. Меня Лара называла козья мама. Лара и Владик очень дружили. Лариса Ильина даже приезжала к нам в Москву, посещала выставки Владика. Да-да, в художественной школе имени Поленова проходили выставки Владислава Минаева. И гибель его Лариса переживала очень тяжело, руки на себя накладывала. В психиатрическую лечебницу после попытки самоубийства вон загремела.
– В каком же году Лариса в больницу попала?
– Вадик погиб пятого сентября десятого года, на следующий день Ларису положили. После того как выписалась, некоторое время она на даче еще жила, потом навсегда в Москву уехала. Теперь все забылось, быльем поросло. Дачу вон продает. Чтобы ничего о Владике не напоминало.
Борис отставил чашку с остатками молока и сухо сказал:
– Что-то расхотелось мне дачу покупать.
– Зря вы, Борис. Дача неплохая, – пожала плечами женщина. – Я была бы рада таким соседям. После гибели Владика не могу жить в городской квартире, в том самом доме, с которого упал Владюша. Все время провожу на даче. Обитатели дач уже по несколько раз сменились, а я все время здесь и, к своему стыду, никого не знаю.
– А знаете что? – поднялся из-за стола Борис. – Продайте еще молока. Давайте все, какое у вас есть.
– И кислое?
– Кислое тоже. Я ужас как ряженку люблю.
Заставив машину банками с молоком разной степени свежести, доктор Карлинский щедро оплатил покупку и сел за руль. Следователь Цой опустился рядом, и они тронулись по проселочной дороге. Выехав за территорию дачного поселка, Вик с любопытством спросил:
– И зачем нам столько молока?
– Сейчас узнаешь. Диктуй московский адрес Ларисы.
К Москва-Сити подъехали ближе к вечеру. Внизу дежурил консьерж, долго пытавший их, кто они и к кому. И только увидев удостоверение Карлинского, нажал на клавишу переговорного устройства.
– Алло! – произнес приятный женский голос.
– Лариса Юрьевна, к вам пришли.
– Кто пришел?
– Врач-психиатр из Института Сербского. Борис Карлинский. Пропустить?
– Я сама спущусь!
Приятели устроились на кожаном диване и с любопытством оглядывали каждую выходящую из лифта женщину. Вик то и дело для сравнения подносил к лицу смартфон с выложенными на экране фотками из Инстаграма. Когда спустилась Ильина, они ее не узнали, ибо невзрачная девица в спортивном костюме мало походила на роскошную красавицу со снимков. Лариса сама к ним подошла.
– Добрый вечер, вы Карлинский? – обратилась она к Борису, не обращая внимания на Виктора.
– Добрый вечер, я, – согласился тот.
– Чем обязана? – рубила фразы Ильина.
– Лариса Юрьевна, пройдемте к машине. Мне нужно вам кое-что показать.
– Я очень не люблю психиатров, – раздраженно сообщила девица. – Но спорить себе дороже. Показывайте, что там у вас.
Она двинулась следом за Карлинским. Приблизившись к его авто, без интереса взглянула на банки с молоком и сухо спросила:
– Что это?
– Привет от козьей мамы. Помните Владислава Минаева?
– Бросьте ваши штучки! – отшатнулась девица. – Вы ничего не докажете. Понятия не имею, что вам наговорила его мать. Она больная шизофреничка. Никто не поверит, что я хоть пальцем его тронула. Он сам упал. Сам! У вас нет против меня доказательств.
Ильина повернулась и скованной походкой двинулась к лифту. А Карлинский стоял и смотрел на ее удаляющуюся фигуру взглядом пристальным и задумчивым.
– Ты понял, Вик? – наконец протянул он. – По-моему, только что Лариса Юрьевна Ильина опосредованно призналась в убийстве Владислава Минаева.
– Неожиданно, однако, – кивнул следователь Цой.
– Вот ведь действительно – ни сном ни духом! – возбужденно тер ладони Борис. – Думал вывести барышню на разговор о французском альбоме, от альбома перейти к Шестикрылому, а беседа приняла такой интересный оборот. Это твоя, Витюша, прокурорская форма поразила воображение Ларисы Юрьевны.
