Шу от восторга захлопала в ладоши, так это было красиво! Вот только цветов не хватало, да, цветов!..
Повинуясь ее желанию, с неба посыпались лепестки роз, фиалок, ромашек, бегоний, кувшинок… почему-то вместе с листьями и лягушками… А, какая разница, кваканье — тоже здорово!
— Кхм… Шуалейда, девочка моя! Шуалейда! — отвлек ее от сотворения неописуемой красоты чей-то голос.
Обернувшись, она обнаружила рядом герцога Альгредо. В халате и со светящейся колбой в руке.
— Ой, дядюшка Урмано, — смутилась Шу и зачем-то спрятала руки за спину. — Это не я, честно-честно, не я!
— Конечно не ты, кто бы сомневался, — загадочно сказал дядюшка Урмано и заботливо предложил: — Пойдем, я отведу тебя спать. Ну, давай руку…
— Зачем? Я сама! — Шу отступила на шаг, почему-то предложение дяди Урмано казалось ей подозрительным. — Я… меня мама ждет.
— Тебя брат ждет. Идем к Каетано, он волнуется.
— Волнуется? А… что-то случилось? Я помогу! Я сейчас!..
Шу заозиралась, пытаясь понять, где Кай и какая помощь ему нужна, но ее снова тронул за руку Альгредо.
— Идем, я провожу тебя. Главное, не шуми, хорошо? Надо идти тихо-тихо… — И он потянул ее за руку к балконным дверям.
Шу послушно прошла несколько шагов, пока до нее не дошло, что она так и не рассказала маме про Дайма, про Роне и остров фей!
— Я сама! — Она вырвала руку и велела: — А вы ступайте к Каю и скажите, что все хорошо! Пусть ложится спать.
И, подхватив юбки, помчалась к маме — скорее рассказать ей…
Дядюшка Урмано что-то кричал ей вслед, но Шу не разобрала, что именно. Ее переполняли новости, и какие новости! Мама обязательно порадуется за нее! Она стала совсем взрослой, у нее теперь два возлюбленных — Дайм и Роне, и свой остров, и еще она не будет императрицей!..
Глава 10. Безымянный тупик
…жизнь и верность принадлежит Темному Брату. Нет для Руки Брата другой жены, кроме службы Брату, и нет другого сына, кроме приказа Брата.
Канон Полуночи
21-й день холодных вод (некоторое время назад), Суард, Себастьян бие Морелле по прозванию Стриж.
Этот разлапистый граб Стриж приметил еще лет десять назад. Местечко было очень красивое, но совершенно глухое и безлюдное. Почему-то в эту часть леса никто не ходил. Берега узкой, холодной Циль заросли ивами, грабами и звездчатником — колючими лианами с крупными резными листьями и гроздьями бело-голубых цветов, похожих на звездочки. Мягкую от палых листьев землю укрывал ковер разнотравья с пятнами диких фиалок. И ни единой тропинки! Хотя до широких аллей Королевского парка было рукой подать, да и до скромных тропинок Королевского леса — тоже.
Это же место было где-то между парком и лесом. Дальше от дворца и ближе к Великой реке Циль одели в каменную набережную, украсили мостиками и ротондами, разбили вдоль нее бульвар — по левому берегу, принадлежащему Верхнему городу. Правый же берег, самое начало Нижнего города, был скромнее. Вместо пышного зеленого бульвара вдоль речушки выросли лавки, ресторанчики и мастерские. Не такие дорогие, как в Верхнем городе, но гораздо лучше тех, что ютились в Нижнем.
Не так давно бургомистр даже предложил выделить несколько кварталов близ речушки Циль в Средний город…
Впрочем, благоустройством города Стриж интересовался куда меньше, чем давно обжитым личным грабом, нависающим над диким берегом. Когда Стриж только начал обживать граб, Шорох подсмеивался над ним, мол, братишка вьет себе гнездо, скоро птенцов выведет.
Не то чтобы Шорох был совсем уж неправ насчет гнезда. Удобную развилку трех ветвей, похожую на трон какого-нибудь лесного барона, Стриж за десяток лет отполировал до блеска. И сейчас сидел в ней, любуясь королевским дворцом — расположенный на холме, он был отлично виден в просвет между ветвями.
В сумерках Риль Суардис походил на творение фей — резной, мерцающий самоцветами огней, оплетенный светящейся паутиной, словно драгоценным кружевом. А две дворцовые башни словно прорастали в небо, одна огненным деревом с лилово-голубыми листьями, вторая — деревом белоснежным, оплетенным лианами всех оттенков неба: от прозрачной полуденной голубизны до бархатной сине-фиолетовой черноты южной ночи.
Иногда Стриж приходил сюда вместе с братом, и они смотрели на дворец вместе. Но не сегодня. Сегодня Стриж был здесь один — если не считать свирели, вырезанной собственноручно из найденной здесь же полой ветки, и русалок. Русалки всегда вылезали из воды, когда Стриж играл. Иногда они чесали зеленые и синие, уходящие в реку волосы перламутровыми гребешками-ракушками, иногда грелись в свете зеленой луны, а иногда пели. Голоса у них были тихими, похожими на плеск волн и шелест дождя по листьям, и завораживающе красивыми. Как и сами русалки.
Правда, Стриж ни разу не смог рассмотреть их вблизи — стоило ему спрыгнуть с дерева, как русалки со смехом и брызгами ныряли в речку, и смех еще долго звенел над берегом и переливался призрачными радугами.
Сегодня русалки не пели и не чесали волосы. Они даже не вышли на камни, поднимающиеся из реки. Лишь всплыли, и их слабо светящиеся отраженным лунным светом лица смотрели из реки — глазами глубокими и темными, как ночное небо.
Сегодня Стриж играл не для них, а для себя. Мелодия рождалась сама — как и все мелодии, живущие в Королевском парке. Нежная, прерывистая, словно последние всхлипы, и переливчатая, словно звон ручья на перекате, она летела над речкой и запутывалась в ветвях ив и грабов.
Летела — и затихла. Сама собой. Почему-то сегодня, после встречи с Хиссом, даже свирель пела как-то глухо, и королевский дворец казался не таким волшебным и прекрасным, как раньше. Но ведь ничего не изменилось! Стриж всегда принадлежал Хиссу! Сегодня он всего лишь стал мастером теней — тем, кем готовился стать, сколько себя помнил. Тем, кем мечтал стать. Они с братом мечтали, вместе.
Может быть, поэтому все так странно и неправильно, что учились — вместе, планировали — вместе, а Хисс заговорил только со Стрижом. И совсем не так, не там и не тогда, как обещал наставник…
Откинув голову на удобную ветвь, Стриж посмотрел сквозь листву на небо — стремительно темнеющее, с прокалывающими пока еще плотный небесный шелк иглами-звездами. Небо было такое же, как и всегда. Граб, река, русалки — все было таким же, как всегда. И никаких демонов, искушений, жажды крови и прочих детских страшилок, которыми пугали друг друга ученики Мастера Ткача. Давно пугали, когда были совсем мелкими и глупыми.
Вот и нечего быть маленьким и глупым, пугаться невесть чего и воображать себе всякие ужасы. Ну подумаешь, Хисс с ним заговорил не так, как написано к Каноне Полуночи. Так это же Хисс! Ему можно нарушать Канон — он сам его писал. Или не писал? Странная мысль… Если не Хисс — то кто?..
Нет, определенно сегодня со Стрижом что-то не то. Думает о всяком странном. Еще немного — и стихи писать начнет, как придурки-менестрели, зарабатывающие на ночлег и кружку пива кривыми виршами и косыми мелодиями. То есть, конечно, не у всех менестрелей мелодии косые, бывает и такое, что хочется слушать и слушать…
