Поэтому соученики считали его то ли двинутым святошей, то ли тайным маньяком. Ведь за первые шесть лет обучения в Магадемии он ни разу не был замечен с девушкой! Это потом он научился в достаточной степени контролировать свои эмоции, чтобы притворяться душкой, очаровывать дам и кормить их враньем и иллюзиями ради поддержания репутации нормального мужчины. Ну и посещать бордели с мальчиками, потому что физиологические потребности никто не отменял, а если на них чихать — тут же получишь проблемы с даром и психикой.
Тьфу. Даже вспоминать не хочется.
По сути, впервые он позволил себе испытывать какие-то чувства к женщине только с Ристаной. И то скорее было мечтой о любви, чем любовью.
С Шуалейдой же все иначе. С ней он — настоящий. Живой. С ней он наконец-то вспомнил, что на свете существует что-то важнее долга. Даже важнее свободы. Может быть, свобода любить и мечтать?..
Свобода украдкой целовать любимую девушку, говорить ей комплименты, рассказывать всякую забавную ерунду, красоваться перед ней и ловить ее восхищенные взгляды… Свобода предвкушать, как они останутся наедине, — и плевать на всех императоров и кронпринцев Тверди!
Предвкушать Дайму пришлось долго. Сначала принца Каетано с сестрами и высокими гостями — самим Даймом и послами Ледяных баронств, Сашмира и нескольких мелких восточных королевств — приветствовали главы торговой, речной и почему-то винодельческой гильдий. Разумеется, с поднесением подарков. Затем для них провели небольшую экскурсию по флагману имперского флота и даже пустили в сердце корабля: к аквариуму с шестью синими жемчужинами.
От песен жемчужин Шуалейда пришла в полный восторг. Не только она, все покидали корабль, словно пьяные, со счастливыми улыбками. Наверное, им тоже жемчужины обещали, что все получится и все будет хорошо, у каждого по-своему.
Дайму очень, очень хотелось в это верить. И сегодня даже получалось.
За обедом, накрытом на высоком берегу — так, чтобы августейшей семье и гостям было видно представление, — Дайм от имени Люкреса сказал речь о дружбе и сотрудничестве между всеми семью королевствами, процветании империи и прекрасном будущем, ожидающем Твердь под мудрым руководством Брайнонов. Ему восторженно поаплодировали, он раскланялся и «на бис» выдал гору витиеватых комплиментов мудрости короля Тодора, красоте его дочерей и уму наследника Каетано.
Разумеется, от Дайма не укрылось неестественное дружелюбие Ристаны. Старшая Суардис вела себя так, словно довольна уготованной ей ролью маркизы Дюбрайн, статс-дамы принцессы Шуалейды Брайнон. Дайм сделал себе пометку: выяснить, что опять замышляет Ристана Великолепная. В ее внезапно проснувшуюся сестринскую любовь и смирение перед императорской волей он не верил ни на ломаный динг. Особенно сильные сомнения одолели его, когда Ристана, сидевшая от него по левую руку (по правую сидела Шу), тихонько шепнула:
— Ты был прав, Дайм. Мне давно стоило пересмотреть свое отношение к брату и сестре. Они совсем не такие, какими я их представляла.
— Неужели они больше не позорят род Суардисов? — скептически поднял бровь Дайм.
Ристана пожала плечами и ожгла его взглядом, обещающим неземные наслаждения.
— Ничуть. Каетано будет непросто, но ведь ты позволишь мне помогать брату в делах. Я надеюсь, что отец не оставит нас в ближайшие годы и Каетано успеет многому научиться. Но сам же понимаешь, он очень юн.
— Я очень рад это слышать.
Особенно Дайм был бы рад это слышать, если бы ее слова шли от чистого сердца. Но чем нежнее был голос Ристаны, чем жарче ее взгляды, тем большую тревогу испытывал Дайм. Не может властная, жесткая принцесса Суардис вмиг стать кроткой овечкой. Ни одна, ни другая. И слава Двуединым, что сейчас здесь нет Люкреса, даже у него от такого количества патоки бы все слиплось.
Впрочем, если Ристана еще пару-тройку дней будет милой, любящей и покорной императорской воле — этого хватит. Лишь бы она не провернула никакой аферы прямо сейчас, пока Шуалейда занята Линзой!
Боги, как же Дайму повезло, что Бастерхази на его стороне! На их с Шу стороне! Если бы сейчас он, упаси Двуединые, переметнулся к Люкресу или продолжил играть в паре с Ристаной, все бы очень, очень осложнилось.
Вот только Шу… Ее слезы в ответ на стихи Роне, ее нежелание даже упоминать его имя — крайне некстати. Роне единственный из них всех понимает, как инициировать Линзу. Увы, Дайму приходилось лишь дважды зачищать последствия неудачных инициаций, и он точно знает, чего Шу делать нельзя ни в коем случае. Но что нужно? Без Бастерхази это будет игра в жмурки на выживание.
Немного игры — не в жмурки, а в маскарад — Дайм устроил по дороге обратно. На Суард уже опустилась ночь, гости мероприятия как один были под впечатлением от разыгранной флотом и торговцами морской баталии с маневрами, фейерверками и горящими кораблями. Так что никто не заметил, как исчезли из виду супруги Герашан, а через несколько мгновений подменили Дайма и Шуалейду. Сделанные Даймом личины смог бы распознать разве что Роне, и то не факт. Но Роне тут не было — полпред Конвента требовался их императорскому высочеству, чтобы не чувствовать себя одиноким и заброшенным в этой дикой провинции.
Мысли о Люкресе и прочей ерунде вылетели у Дайма из головы, стоило им с Шу пустить своих скакунов во весь опор — прочь от гомонящей толпы гостей, прочь от долга и обязанностей, к тихой и свободной реке.
Шу даже не спросила, куда они едут и зачем. Она просто просияла доверчивой улыбкой — и они помчались наперегонки. Сначала по твердой земле, а потом и по темной воде Вали Эр. Ощущение было совершенно волшебное. Черное небо, смыкающееся с черной водой, и звезды, сверху и снизу — звезды. Казалось, они летят в бесконечном пространстве, не ограниченные ничем, и можно взять в ладони любую из звезд, сорвать луну, словно налитый соком апельсин…
Правда, Дайм больше смотрел на Шу, чем на звезды. Здесь, на ночной реке, она наконец-то была самой собой. Стихией. Свободной, счастливой и прекрасной. Она сияла лиловым и голубым, с ее волос стекали искры и разбегались по невидимой поверхности воды, ее смех журчал речной водой на перекатах, она пахла летней грозой и смятыми ветром листьями эвкалиптов и цветами каштана… Наверное, если бы Дайм увидел ее сейчас впервые — он бы принял ее за случайно заблудившуюся во времени перворожденную дочь драконов. И ни за что не поверил бы, что сияющий в ее глазах восторг относится к нему. Даже когда она обернулась к нему и громко, на всю бесконечную ночь, шепнула: «Я люблю тебя, Дайм!» — он не до конца верил, что это взаправду. Что Шуалейда — его личное счастье. Вопреки всему и всем.
— Иди ко мне, — позвал он, протягивая ей руку.
Она вложила свою ладонь в его — без вопросов и сомнений. Позволила снять себя с химеры и обнять, сама обняла в ответ и прижалась щекой к его плечу.
— Они похожи на нас, правда? — спросила она, провожая взглядом белоснежного, словно лунный свет, Шутника и обозначенную лишь огненным силуэтом химеру по имени Муаре.
