В небольшой комнате никого. Две двери закрыты. Ширма, зеркало, комоды. Узкое окно в кисее окрашено рассветом. Явно гардеробная небедной дамы. Судя по яркости платьев — дамы молодой и не обремененной предрассудками. С улицы доносится грохот тележки и ослиное фырканье. Зеленщик? Молочник?
— Молоко, свежее молоко! — подтвердил девичий голос.
При упоминании молока живот скрутило голодной судорогой. Остатки воды в кувшине булькнули, напоминая об учиненном погроме. Выпутавшись из мокрых, пахнущих лавандой обрывков муслина и кружев, Стриж допил воду. Вздрогнул: по стене скользнула тень, за окном пронзительно всплакнула чайка.
Снова прислушался. За дверью напротив окна пряталась тишина, а из-за второй слышалось сонное дыхание двух человек. Воды в кувшине оказалось слишком мало, едва смочить пересохшее горло. Пить хотелось невыносимо, еще больше, чем есть. Бок отчаянно болел и дергал, но Стриж, закусив губу, отодрал немного отмокшие остатки рубахи и ощупал рану. Края сошлись и почти не кровоточили, но кожа вокруг воспалилась и вспухла. А длина пореза, от подмышки до бедра, заставила вознести благодарственную молитву Светлой — за то, что до сих пор жив и не свалился спелой грушей прямиком в руки стражи, и Хиссу — что одарил вместе с тропами Тени способностью чуть не на глазах заживлять раны.
Стриж обтер мокрым муслином лицо и еще раз оглядел комнату. Передернулся, увидев на полу бурые пятна, отметившие его вчерашний путь — от двери к углу, завешенному сорочками. Наверняка то же самое и в коридоре, и на лестнице… вроде была лестница…
Шисов дысс! Империал против ломаного динга, что кто-то из слуг уже побежал за стражей. Надо срочно выбираться.
Он поднялся, опершись о тумбочку, и снова выругался. Голова кружилась, ноги разъезжались, руки дрожали. Хорош убийца. Цыпленок, ощипать — и в суп.
Три шага до окошка показались караванным путем через Багряные Пески. Держась за стену здоровой рукой, он осторожно выглянул сквозь кисею вниз, на улицу, и отшатнулся. Сердце оборвалось, оставив в груди пустую обреченность: цокая подкованными сапогами, из-за угла показалась полудюжина стражников при арбалетах.
Скорее, обратно на крышу! Найти пустой чердак, отсидеться. До завтра бок заживет. Давай, двигайся, багдыр'ца! Шевели опорками!
С трудом переставляя дрожащие ноги и подгоняя себя зуржьим матом, Стриж пошел — а скорее, пополз — к двери, за которой была тишина. И почти дошел, но поскользнулся на крови, упал на колени. Боль вышибла дыхание и погасила свет.
— Молоко, свежее молоко! — сквозь хоровод алых пятен и болезненный гул в ушах пробился голос молочницы.
— Доброго утречка, красавица, — ответил басом стражник. — Не боишься одна по улицам? Нынче в городе опасно!
— А чего бояться, когда вот они вы, наша защита и надежа.
— Это правильно, красавица, — вступил второй.
— С нами не пропадешь! В обиду не дадим, только держись поближе, — хохотнул первый.
— Иди, иди к нам, милашка, — поддержал его хриплый тенор.
— Со всем нашим почтением, — хихикнула девица. — Молочка не желаете ли?
Стукнула крышка бидона, зазвенела струя.
— Вот это я понимаю, — отпив, пробасил первый и крякнул. — А не видала ли ты, красавица, чего подозрительного? Например, убивца, аки демон северный беловолосого да пустоглазого, ростом велика да рожей страшна?
Крынка с молоком пошла по рукам — было слышно, как вояки хлюпают молоком и отдуваются.
— Ой, страсти-то какие! Неужто прям демон-то? Да никак, сержант, сами видали?
— А то! Мы как вчера…
«Слава тебе, Светлая Сестра! Не за мной…»
Не понимаясь с колен, Стриж слушал, как сержант распускает хвост перед молочницей, как открываются двери домов и любопытные служанки присоединяются к утренним сплетням. Со слов сержанта выходило, что Шороха городская стража так и не поймала, но на охоту за нарушителями спокойствия бургомистр послал не только городскую стражу, но и портовую охрану, и курсантов Имперского Морского Корпуса.
— Гильдия Ткачей! — шепот одной из служанок повис в замершем переулке на долгие секунды. Повеяло обывательским страхом: вот-вот захлопнутся окна и заскрипят замки.
— А что ткачи? — встрепенулся стражник. — Мы вчерась четверых ихних уложили! Подумаешь, ткачи!
В голосе его за бахвальством трепетал страх, а Стриж вспомнил: и правда, именно этот басок вчера требовал бросить оружие. Но вчерашняя храбрость испарилась. Стриж твердо знал, что сержант, столкнувшись с ним кос к носу, не узнает убийцу в упор. Служанки притихли, а через мгновение защебетали, восхищаясь доблестью и отвагой.
Порыв сквозняка и еле слышный скрип двери заставил Стрижа обернуться — он хотел было вскочить, но тело подвело. Он упал навзничь, гулко ударившись затылком о медную раму зеркала. Зажмурился на миг, мысленно увидев летящую в горло шпагу…
— Эй, мальчик? — послышался мелодичный голос: ни страха, ни злости, ни удивления, одно лишь сочувствие.
Сквозь алый туман проступил силуэт. Рука сама потянулась к зеркалу: разбить, метнуть осколок.
«Стой, придурок! — одернул он себя. — Она не опасна. Пока. Придушить всегда успеешь, без звона и грохота на всю округу».
Стриж сморгнул остатки тумана, присмотрелся к склонившейся над ним женщине. Почудилось, что ее окружает золотистое мерцание, теплое, как парное молоко. Взгляд скользнул по нежным рукам — ни оружия, ни брачного браслета — маслинным глазам, полным волнения, породистому носу с горбинкой. Задержался на растрепанных локонах с медным отливом, ласкающих округлые плечи, и утонул в паутине лазурного кружева сорочки, потерялся в тенях под грудями и меж бедер.
— Тихо, не бойся, — шепнула незнакомка. — И не шуми. Это ж тебя ищут?
Стриж от неожиданности мог только кивнуть: язык присох к небу. Он не понимал, почему она не боится? Ведь знает, кто он есть. Но знал — точно знал! — что страже не сдаст. Она опустилась на колени, коснулась прохладной ладонью лба, заглянула в глаза. Взяла за руку.
— Вставай. — Слегка потянула. — Скоро вернется служанка. Тебе надо спрятаться.
Женщина кивнула на аккуратный ряд платьев вдоль стены. На тот угол, к которому вели кровавые следы. На миг Стриж усомнился, есть ли смысл прятаться, если при первом же взгляде на пол все видно.
— Не бойся, я успею помыть, — помогая ему удержаться на ногах, успокоила незнакомка. Раздвинула сорочки, не обращая внимания на валяющиеся на полу обрывки грязного муслина. — И принесу поесть. Садись, давай перевяжу тебя.
Прохладные руки касались пылающей кожи так нежно, что Стриж не мог ни о чем думать. Он позволил ей усадить себя в угол. Даже не вздрогнул, когда она отошла за ширму — мысль о спрятанном там арбалете отогнал, как навозную муху.
— Ты весь горишь. — Ее рука скользнула по воспаленным глазам, убрала прилипшую ко лбу прядь. — На, пей.
