— Ну извини за плохие новости.
В тоне Роне прозвучало слишком много боли и… страха? Стыда? Ненависти? Шис подери!
— Что происходит, Роне? — Дайм пропустил сквозь пальцы полуседые пряди, дотронулся до морщинок в уголках глаз и губ, опустил взгляд ниже. Нахмурился. — Откуда этот шрам на груди?
Свежий красно-розовый шрам шел сверху вниз, от левой ключицы до диафрагмы: там, где ребра присоединяются к грудине. Больше всего это было похоже на след от вскрытия. Профессионального.
Смотреть на шрам было не просто неприятно, а больно. Дайм невольно потер собственную грудь в том же месте, и даже удивился, не найдя там ничего. Ровная, здоровая кожа. Никаких следов. А кажется, словно вскрыли его самого.
— Дюбрайн, ты вспомнишь сам. Очень скоро, — с тоской сказал Роне. — Всего лишь небольшой откат.
— От чего откат? У тебя такой вид, словно ты любимую кошку хоронишь.
— У меня нет любимой кошки, а Тюфа хоронить бесполезно.
— Тюфа? Кто это?
Несколько секунд Роне изучающе смотрел на Дайма, потом вздохнул и сел.
— Ты вспомнишь завтра утром. Я обещаю.
— Ладно, но…
— Ничего, что требует твоего немедленного вмешательства, мой свет. Гражданское население не пострадало.
— А кто пострадал?.. Шис, вот это, да? — Дайм провел пальцами по шраму.
— Ерунда. Мы оба живы, все прочее поправимо, не так ли, мой светлый шер?
— Ага, — кивнул Дайм, сосредоточенно вливая силу в раненое место. — Погоди, сейчас перестанет болеть.
— Ну раз ты так говоришь, мой свет…
В тоне Бастерхази не слышалось ни грана доверия. И зря. Тот, кто сказал, что убийца… то есть боевой офицер — не может быть целителем, соврал. Еще как может. Любой светлый шер может исцелять, пока верит в эту возможность. А Дайм верил. О, в вопросах веры и прочих играх разума он не одного гоблина съел. С его-то необходимостью маневрировать, чтобы элементарно выжить.
— Ну вот, и никаких шрамов, — удовлетворенно сказал Дайм, отрывая ладони от совершенно здоровой груди Роне. — И никакой боли. Я бы попросил тебя не встревать в опасные приключения, но это ж не поможет. Просто знай, что я не хочу потерять тебя, Роне.
— Ты не потеряешь, Дайм. Я… пока ты этого хочешь — я с тобой.
— Ближайшие лет триста, пожалуйста, не умирай.
— Не буду. Дайм…
— Кстати, не мешало бы пообедать. Мы же в Суарде? Лес Фей, я помню, я тут бывал раньше.
— В Суарде.
— Тут была отличная гномья ресторация. Пошли?
— Ладно, пошли, — с неуверенной улыбкой отозвался Бастерхази.
— Боги, наконец-то ты нормально отвечаешь! А не «простите, мой светлый шер, я был бы рад, но никак не могу» и очередную идиотскую отмазку! Ты не представляешь, Бастерхази, сколько раз мне хотелось посоветовать тебе научиться отбрехиваться как-то повежливее и поправдоподобнее!
— Ну знаете ли, когда компания светлых шеров зовет одного темного шера прогуляться по злачным местам, — поморщился Бастерхази, — это наводит на неприятные подозрения.
— Тебе надо лечить паранойю, мой темный шер. Или ты до сих пор думаешь, что я звал тебя поужинать в компании ради насмешек или издевательства?
Бастерхази молча, с каким-то болезненным недоверием вгляделся Дайму в глаза и покачал головой.
— Нет. Теперь я так не думаю.
— Ну слава тебе, Хисс, покровитель паранойи. Бастерхази, идем уже. Я есть хочу. И вообще, мы с тобой хоть раз гуляли вместе, как нормальные люди?
— Ага. Как-то гуляли… на городское кладбище, упыря выкапывать.
Дайм невольно улыбнулся мечтательным ноткам в голосе темного шера. Видимо, та прогулка удалась. Даже жаль, что до завтрашнего дня Дайм ее не вспомнит. Впрочем, неважно. Сегодня он будет жить сегодняшним днем.
— Я никогда не сомневался, что с тобой будет весело, Бастерхази.
Роне кинул на него недоверчивый взгляд.
— Весело?..
— А разве нет? Вот надоест тебе торчать в Валанте полпредом Конвента, заманю тебя в Магбезопасность. Свежий воздух, путешествия, интересные знакомства. Дармовые ингредиенты для зелий. Редкие!
— Дармовые — это сами напрыгивают, что ли?
— Ага. Отличная физическая форма гарантирована, — подмигнул Дайм, беззастенчиво разглядывая своего темного шера.
Все же — до неприличия красив. Чувствуется порода. А эта его тьма, о боги… Кажется, что он сейчас шагнет в воздух, и за его спиной распахнутся черно-алые драконьи крылья… М-да, кто-то тут влюблен…
Дайм вздрогнул, неожиданно ощутив посторонний запах — грозы, мокрых листьев, пепла и почему-то фейской пыльцы. Запах и прикосновение, словно тонкие нежные руки обняли его, и губ коснулись мягкие губы. Девичьи губы. Ласково. Без малейшей примеси боли. Если не считать мгновенно защемившее сердце.
Бездумно потерев грудь, Дайм отвел взгляд от Роне и попытался вспомнить: что за девушка ему примерещилась? Почему от ее запаха так сладко, что хочется петь? Может быть — это Ристана, первая красавица Валанты?
А когда обернулся к Роне… Боль, сожаление, вина, нежность, жажда — все это смешалось в одном-единственном взгляде темного шера, окатило Дайма терпко-горькой волной, заставило его шагнуть к Роне, обнять.
— Все хорошо, мой темный шер, — шепнул Дайм, обволакивая Роне целительным светом. — Тебе больше не будет больно.
— Я люблю тебя, мой свет. Я непозволительно редко говорил тебе об этом.
— Я уже чувствую себя капризной принцессой, мой темный шер. Пора надуть губки и потребовать звездные фиалки и луну с неба. Кстати, о принцессах…
— Дайм!
— Я же лопну от любопытства, Роне. Ристана в самом деле так красива, как расписывают газеты? А Зефрида, правда, она прелестна, но ужасно занудна? Я как-то вел у их курса основы выживания, заменял одного старого придурка. Физподготовка у студентов — ужас кошмарный, а от вида обычного детеныша мантикоры одна дурында шлепнулась в обморок. И чем они только занимались на уроках! Теоретики шисовы. Тебе же не доводилось преподавать в Магадемии? Что ты так на меня смотришь?
— У тебя отходняк, мой свет. Трещишь не хуже сороки.
— А, бывает, — пожал плечами Дайм. — Думаешь, мне часто доводится поговорить с кем-то, от кого не надо прятать сто и одну страшную тайну МБ? Так что терпи.
— Я наслаждаюсь, мой свет.
— Вот и отлично. Пошли уже, я есть хочу!
Дайм потянул Роне за руку, и тот засмеялся.
— Ты сейчас похож на щенка, которого выпустили погулять, мой свет. И не скажешь, что целый полковник МБ, Имперский Палач и прочая, прочая.
— Ненавижу это прозвище, — поморщился Дайм. — И газеты ненавижу. Сделали из меня какое-то чудовище!
