— Полежала в гробу, съела косточку и начала головы срывать, как ромашки? И на стены вешать? Я простой солдат, но в такую ересь ни за что не поверю, а тебе… выпускнику забыл-какого университета… такое даже думать стыдно, не то, что говорить.
— Если не Агнесса, то кто?
— Ты у нас все знаешь, а не я.
— Как ты думаешь, где Агнесса прячется?
— Этот вопрос мне и Леперье задавал. Раз триста. Замахивался даже на меня ручкой. Каков гусь! Возомнил о себе. Фараон. Надо будет, когда все утрясется, его шпагой заколоть и выпотрошить. Не знаю я, где твоя невеста, и знать не хочу. Может, она… с Теодором на пляже валяется. На Кикладах. И продолжает род. Только не твой, а его, колбасный.
— Съездишь со мной к Теодору на виллу? Недалеко. Мне одному неловко. Хочу посмотреть ему в глаза и спросить, не знает ли он, где Агнесса. Пожалуйста, Ипполит… Я его один и припугнуть не смогу.
— Знаю, что пожалею, но… черт с тобой, поедем. Только Кампари допью. Надеюсь, ему голову еще не оторвали… а-то становится скучно, куда ни приедем, всем головы отрывают… Как в романе у автора, который ничего нового придумать не может. Крутит, крутит одно и то же колесо. Кстати, литературные герои из нас получились бы какие-то непонятные. Сойдут разве что для персифляжа… Ты вроде бы состоишь из одних слабостей и растерянностей, а я — солдафон, грубиян. А если приглядеться, все не так. Ладно, ладно, пойдем, за выпивку сегодня ты платишь.
Теодор жил в двухэтажной вилле, окруженной лимонными деревьями, купленной ему его отцом. За высоким ажурным забором, с прекрасным видом на синеющее в трех километрах отсюда Средиземное море. Мраморный бассейн с подсветкой. Сауна. Статуи. В подвале — энотека. Шик, конечно, но богатством в этих краях никого не удивишь.
Мы подъехали к дорогим кованым воротам. Львиные морды, грифоны, русалки, цветы, листья, гербы и знамена. Только колбасы нет. Все комплексы неполноценности нувориша обрели на этих воротах свои формы. Из стали.
На сей раз Ипполит остался в Линкольне, а я пошел звонить.
Неожиданно по ту сторону ворот появился Латур, слуга Теодора. Он поклонился и сказал: «Вам письмо, князь».
Передал мне конверт сквозь ворота и исчез. Лицо у Латура было темно-фиолетовое, глаза — мертвые. Когда он говорил, его губы не двигались.
Я тут же вскрыл конверт. В нем лежала открытка с видом на замок Вьери. На обратной стороне открытки было написано красными чернилами «Приезжай сюда завтра, в шесть вечера. Тут разгадка тайны. Покойный Теодор».
Показал открытку Ипполиту.
Тот проворчал:
— Покойный? Что за шутки? Опять красные чернила! Они что, там, в замке «Бал вампиров» решили устроить?
— Отвезешь меня завтра? Если не будет пробок — часа за два домчимся. Неохота у отца просить машину.
— Сто раз тебе говорил, просил… купи себе тачку. Носился бы… туда-сюда. Смешно, князь Эстерхази ездит по городу на велосипеде. Отвезу, кому-то надо за тобой присматривать.
— И еще одна, последняя на сегодня просьба — высади меня сейчас у «Миракля», не хочу ночевать дома.
— Хочешь дрыхнуть на своем дурацком зеленом диване?
— Ну да, и не один, а с дамами в шелковых пеньюарах.
— Какие мы нежные! Как дыня.
— Мы же не уланы, которые спят друг с другом и с лошадями.
— Не дерзи, надеру уши!
«Миракль» — это бордель для избранных. Заполонивших последнее время Ривьеру «новых русских» с тупыми и агрессивными лицами и с пачками наличных в руках я там не видел. Не видел и богатых скотопромышленников из Техаса и нефтяных арабских шейхов, скупивших, говорят, все публичные дома Парижа.
И тех, и других, и третьих привратники «Миракля» вежливо отправляют в расположенный поблизости пуфф для богатых «Золотые качели»… тамошняя позолоченная мебель в стиле ампир, фальшивые гобелены эпохи Людовика XIV и пляшущие канкан голенькие девочки в париках имеют у этой шушеры большой успех.
Я часто ночевал в «Миракле». Посещал его еще юношей…
Хозяйка заведения, строгая дама, не терпящая фамильярности, госпожа Ристаль, относилась ко мне по-матерински. Вот и сейчас, обняла меня за талию и отвела в комнату, которую я снимал уже несколько лет. В комнате этой действительно стоял длинный и широкий зеленый диван, на котором могли спать одновременно три человека. Я предпочитал называть диван — канапе. Так окрестил его торговец антикварной мебелью из Магриба, продавший его мне. Кроме канапе в комнате ничего не было. В углу однако находилась потайная дверь. За ней располагался коридорчик с платяным шкафом и двумя дверями — в кухню и в ванную комнату.
Все четыре стены комнаты и потолок покрывала фреска, на которой был изображен безлюдный античный город. В стиле «идеальных городов» итальянских художников ренессанса. На шатровом потолке — синее небо и перистые облака. Четыре небольших овальных окна не портили иллюзию — сидя на моем канапе, я чувствовал себя как молодой грек на Акрополе или римлянин на Палатине или Капитолии.
Нарисовал фреску бельгийский художник, застенчивый и скромный великан в смешных сандалиях и немыслимой рубашке, у которой он сам, при мне, отрезал перед началом работы ножницами рукава. «Чтобы руки были свободны. Руки художника — его душа». Мой отец, строящий из себя лет тридцать назад коллекционера современного искусства а-ля Пегги Гуггенхайм, купил у него несколько картин. Картины эти, с неизменными храмами и дворцами на заднем плане и обнаженными женщинами, застывшими как восковые фигуры, на переднем, — дали направление моей детской эротической фантазии.
Пол комнаты был покрыт толстым одноцветным ковром, имитировавшим темно-розовую плитку.
— Кого мне прислать к вам сегодня, князь?
— Розу и Мари Констанс. Если они не заняты.
— Прекрасный выбор. Огонь и нежность. Вы хотите переночевать у нас? Подготовить белье и одеяла?
— Будьте так добры.
— На завтрак, как обычно, кофе с медом из лаванды и свежий творог с черничным мармеладом?
— У вас удивительно хорошая память. А девушкам подайте то, что они сами закажут.
Мучительная езда по немыслимо узким альпийским дорогам с их бесконечными поворотами, подъемами и спусками не позволила мне испытать еще раз, по памяти, все те утонченные радости, которые доставили мне милые дамы прошедшей ночью, и так меня измотала, что я забыл цель нашей поездки. Уже пять минут мы стояли перед этим чертовым замком, похожим на высокий каменный сарай с проросшими сквозь него круглыми башнями, увенчанными конусообразными колпаками, а я, вместо того, чтобы вылезти из Линкольна, подняться по давно не ремонтированной лестнице, найти вход и постучать… сидел, запрокинув голову, на широченном сидении, неприятно пахнущем звериной кожей.
Ипполит положил голову на руль и дремал.
Заставил себя выйти из машины.
