В памяти какого-то существа не от мира сего, посетившего Землю, и пытающегося воссоздать увиденное?
Пространство простиралось… убегало в глубину… но не так, как оно должно было это делать.
Время… замедлило бег. Ползло из никогда в никогда.
Я внимательно посмотрел на Ипполита и понял, что не только коньяк потерял тут свои свойства, мы тоже перестали быть сами собой. От нас остались… изображения? Оболочки, сотканные из страхов и несбывшихся желаний? Или что-то такое, о чем мы даже не подозреваем?
Перед нами было море, но какое! Вовсе на море не похожее. Неглубокое. Волны не настоящие, вода…
Небо над нами… казалось было нарисовано. Солнце маленькое, куцее, крутящееся, как волчок. Из него вылетали разноцветные протуберанцы. Шаровая молния?
Воздух явно состоял не только из кислорода и азота, но и из газов, затрудняющих дыхание.
На берегу мы увидели несколько диковинных зданий. Фабрики? Купальни для роботов? Допотопная паровая машина приводила в движение непонятные устройства. Их свист и скрип казались ненастоящими. Они как бы не имели сущности. Все вокруг нас не имело сущности…
Мы сидели на чем-то вроде каменного помоста. Он выглядел каменным, а на самом деле — он был из резины, и мы боялись, что она порвется и мы провалимся в невидимую пропасть.
В море купались обнаженные женщины. Вода не касалась их тел. Вода не была «мокрой». Она состояла из многослойного шелка. Серо-голубоватого шелка. И волны не «бежали» по этому морю, а медленно поднимались и опускались.
Я написал «женщины», но существа эти только внешне напоминали земных женщин. На самом деле это были куклы из латекса… оживленные куклы… возможно, первые, несовершенные пробы создания искусственных людей.
Латексные женщины с огромным трудом меняли позы… качались как поплавки… смотреть на них было мучительно. Еще мучительнее было слушать их нечленораздельную, нечеловеческую речь… кудахтанье, курлыканье, хрипы.
Внезапно я понял, что надо делать. Решительно взял раскисшего Ипполита за руку и прыгнул вместе с ним в море. Вода была только до пояса.
И я пошел по песчаному дну, таща за руку кузена, в сторону открытого моря. Мы шли, не оборачиваясь, шли молча, не смотря ни друг на друга, ни на море, ни на нарисованное небо. В какой-то момент мы неожиданно осознали, что идем по сухой мостовой европейского города.
Прошли темное здание городского суда с колоннами и могучими аллегорическими скульптурами перед входом, долго тащились вдоль высокой стены, за которой виднелись фабричные корпуса и трубы, миновали несколько трехэтажных многоквартирных жилых домов. Подошли к небольшому железнодорожному вокзалу. В нем одном горел свет, все остальные здания были темные. Точнее темно-синие.
Зашли в здание вокзала и очутились в большой старомодной зале. Под потолком висела газовая люстра. Слева от нас, за стойкой сидела билетерша в желто-лимонном платье с большим декольте. Опять кукла? Или недоделанный латексный андроид?
Билетерша не сводила глаз с обнаженной блондинки справа. Эта худая, высокая и красивая девушка смотрела на темный ковер перед стойкой билетерши. Руками поддерживала свою молодую грудь.
Она тоже никак не отреагировала на наше появление.
На противоположной стороне залы стояла длинная лиловая кушетка. На ней в довольно фривольной позе лежала еще одна нагая дама, напоминающая гойевскую «Обнаженную маху». Над лежащей, на стене висело большое зеркало, которое на этот раз честно отражало реальность по известным оптическим законам. Левее кушетки с обнаженной махой был выход на перрон. На путях стоял товарный поезд. За ним виднелась башня с часам. Стенные круглые часы над билетершей и часы на башне показывали десять минут первого.
Ипполит спросил меня:
— Генри, мы все еще находимся в этом проклятом замке? Я очень надеюсь, что там. И что морок когда-нибудь развеется, и мы поедем домой.
— Не уверен, что мы сами сможем вырваться отсюда. Он, она или оно — должен сам нас выпустить. Пока что у него явно другие планы. Он хочет, чтобы мы прошли по лабиринту и насладились всеми его кунштюками.
— Кто он? На кой черт ему это надо?
— Не знаю. Может быть, он что-то на нас проверяет? Реакции? Правдоподобность своих материализаций? Или, и это было бы ужасно, — сам не знает, что делает, играет, забавляется. Как безумец… построил игрушечный домик-лабиринт и пустил туда хомячков.
— Забавляется? Пустил хомячков? Нас? Я ему сейчас покажу хомячков!
Ипполит вытащил из кармана автоматический пистолет… я не успел помешать ему… и начал палить в разные стороны. Выпустил 17 пуль. Заменил магазин и продолжил. Разбил зеркало и две лампы на люстре, многократно продырявил билетершу и обнаженных женщин, сбил с элегантной подставки горшок с фикусом, засадил несколько пуль в стенные часы. Во время стрельбы орал что-то по-венгерски, скакал и прыгал, как будто танцевал чардаш. Последний патрон злорадно всадил в лоб валяющейся на полу блондинке.
Все три продырявленные пулями Ипполита женщины вяло, как сонные тюлени ластами, шевелили руками и ногами, моргали глазами и трясли головами. Из их полуоткрытых ртов доносилось что-то напоминающее мышиный писк. Из ранок сочилась неприятная зеленоватая жидкость. Мы положили их друг на друга, как манекены, завернули ковром, вытащили на перрон и бросили на рельсы. А сами сели на кушетку, передохнуть и собраться с мыслями.
Не тут-то было!
Ипполит показал рукой на часы и крикнул: «Гляди!»
Три дырки от пуль на циферблате — сами собой заросли. Потом как в обратном кино — сама собой починилась лампа на люстре. Потом другая. Восстановилось зеркало. Через минуту комната на вокзале выглядела так же, как до пальбы моего кузена. А затем… в комнату вошла билетерша. Без следов от стрельбы на теле. Медленно, задом наперед, — проковыляла на свое место, села и застыла в той же позе, что и раньше. За ней в комнату, тоже задом наперед, вошла блондинка и встала на то место, где раньше стояла. Пулевое отверстие на ее лбу заросло.
Третьей приковыляла маха…
Там, где раньше лежал ковер, доски пола потемнели, на дереве показались складки, и еще через несколько секунд — ковер лежал на старом месте.
— Ради бога, больше не стреляй!
— Тебе что, все это жалко? У меня еще один магазин в запасе.
— Все, что ты вокруг себя видишь — не настоящее. Состоит не из привычной нам материи, а из… не знаю из чего… из сгустившихся воспоминаний… представлений… желаний. Его желаний. Для него — все тут имеет смысл, оно ему ценно и важно. И он не допустит, чтобы мы тут что-то испортили. Он накажет нас за бунт, вот увидишь. Не знаю, как.
В этот момент неожиданно загудел отходящий поезд. Тронулся и медленно укатил. Мне показалось, что это поезд детской железной дороги, только размером с настоящий.
Мы опять услышали вой.
