— А это что такое?
— Это, как ты видишь, чудовище с четырьмя львиными телами, у которых на всех только одна голова. Но зато голова эта человеческая и с усами. Нижний лев из этого квартета стоит на гадкой рептилии, которая глотает другую рептилию, еще гаже.
— Ну и что это все символизирует?
— Силу и правоту святой католической церкви. Так тут написано. Я показал Матильде информационный листок.
— Может, четыре льва — это четыре Евангелия?
— Вряд ли. Традиционно, лев атрибут одного Марка. Скорее неправильно понятый монахом Тетраморф из видения Иезекииля. Изначальная четверичная структура, основа бытия. Четыре стороны света, четыре времени года…
— Понимаю. Боже мой, а что это за стройка?
— Это Вавилонскую Башню строят доисторические рабочие.
— А кто это с лодки падает головой вниз?
— Невежа, это Иона.
— А почему у кентавров две или, смотри, три головы?
— Скажи спасибо, что не четыре. Должно быть, это символы политеизма.
— Принято. А это что за мужик с бородой, на коленях?
— Ной. Видишь, строители с пилой. А тут — животные.
— А где ковчег?
— А вот этот ковер с дыркой — и есть ковчег. А этой Ной с голубком.
— Чудеса. А тут, посмотри, кит, а на нем две голые фигурки. Мужчина и женщина. Кто это?
— Это ты и я. Хочешь обнять ногами кита?
— Нет, я лучше обниму ногами тебя.
Через час мы покинули собор и, не торопясь, пошли назад в отель. Опять шалили и валяли дурака. Матильда несколько раз украдкой поцеловала меня, а я очень деликатно потрогал ее грудь. Она не возражала.
Договорились встретиться вечером у меня в номере, как только Коки захрапит, распить бутылку Тормареско и посмотреть с балкона на Луну и мерцающее море.
По дороге зашли в игротеку, но Коки там не нашли. Спросили у нескольких пареньков и у хозяина заведения, не видели ли они шоколадного мальчика-блондина. Видели, но он давно ушел. Как давно? Не помнят.
Матильда занервничала.
Вошли в Мирамар, быстро поднялись на третий этаж.
Матильда юркнула в номер, а я остался в коридоре. Через полминугы Матильда вышла и прошептала:
— Его нет ни в номере, ни на балконе.
Я обнял ее и сказал:
— Не переживай, он наверное фисташковое мороженое лопает в соседней забегаловке.
Зашли в кафе напротив. Потом еще в одно. И еще. Матильда показывала посетителям фотографию Коки в своем портмоне. Никто его не видел.
Пошли по барам и ресторанам. Через полтора час выбились из сил, вернулись в отель, рассказали все администратору. Он посоветовал обратиться в полицию. Я спросил его, где в Отранто полиция.
— Да вы же вчера там сами были!
— Я был в Морском управлении.
— Полиция в том же здании, только вход с другой стороны. Если смотреть от замка, справа.
Побежали туда. По дороге молчали.
Вот и вывеска «Городская полиция Отранто».
Обратились к дежурной за барьером, Матильда показала ей фотографию Коки. Та почему-то презрительно и злорадно посмотрела на меня и направила нас… в комнату 39.
Меня как будто ударили тупым предметом по затылку. Страшно захотелось почирикать.
Пока мы шли по коридорам и поднималась по лестнице меня терзало дурное предчувствие. Я не хотел больше видеть синьора Фосколо.
Как только мы вошли в комнату, к нам подскочили солдаты.
Они связали нас и посадили на тяжелые, привинченные к полу стулья.
Встать мы не могли. Не могли позвать на помощь — в рот нам вставили кляп, а губы заклеили клейкой лентой. Мы могли только мычать.
Синьор Фосколо, на сей раз голый до пояса (на груди его синела татуировка — крылатый череп, ощеривший неправильные зубы), сидел за письменным столом и читал какую-то бумагу. Выдержав солидную паузу, он громко поприветствовал нас:
— Добро пожаловать в ад! Вы даже не представляете, как я рад вашему приходу. Очень, очень рад!
Бедный Коки тоже находился в комнате 39.
Он висел голый на той же веревке, что и я. В лицо ему светили те же две настольные лампы. Фосколо встал из-за стола, подошел к висящему и начал хлестать его пластиковым хлыстом.
Коки стонал и громко умолял пощадить его.
Порка продолжалась четверть часа. Кровь струилась по красивому телу мальчика. Фосколо громко рычал и трясся от возбуждения.
У Матильды лились из глаз слезы.
Я ужасно страдал из-за того, что ничем не мог помочь ей и несчастному ребенку.
Неожиданно все изменилось.
Я не поверил своим глазам.
Синьор Фосколо перестал пороть мальчика.
Солдаты осторожно опустили его на пол и развязали. Тот встал и, как ни в чем не бывало, вытер тело вначале влажным, а потом и сухим полотенцем и оделся в ту же одежду, в которой я видел его за завтраком. Похоже, он никак не пострадал от порки.
После этого маленький волчонок злобно посмотрел на меня и сел на стул рядом с письменным столом. Фосколо подошел к нему, погладил его по голове и сказал:
— Умница. Люблю тебя. Надеюсь, вишневый сок не вызовет аллергической сыпи на твоей нежной детской коже.
Коки ответил:
— И я люблю тебя, папа. Мне так приятно помогать тебе разоблачать врагов народа Италии.
И он опять злобно и многозначительно посмотрел на меня.
Похоже, вся эта сцена была гнусной инсценировкой.
Затем солдаты освободили от пут Матильду. Та встала и подбежала к Фосколо, обняла его и страстно поцеловала. Затем презрительно взглянула на меня и спросила, кривя губы:
— Ты что же, действительно поверил, что мне понравились твои нелепые шутки, поверил, что я с тобой лягу в постель, лягушатник?
— Милый, — обратилась она к чиновнику, — этот придурок решил, что мне с ним хорошо… Поцелуй меня покрепче, дорогой мой муж, я хочу, чтобы эта размазня, этот дутый князишка увидел, как меня любит настоящий мужчина. И ты, сынок, подойди к маме и тоже целуй меня.
Фосколо нежно обнял ее, расстегнул ей блузку, вынул ее увесистые груди и жадно поцеловал ее в левый сосок. А ее мерзкий сын — в правый.
Последующую сцену совокупления трех человек я описывать не буду. Продолжалась она около часа и сопровождалась пылкими стенаниями Матильды, глухим рычанием Фосколо и искусственными стонами гадкого Коки.
Любовная сцена прекратилась — как по команде. Участники ее деловито привели себя в порядок, пошептались о чем-то и вместе с солдатами покинули комнату. Перед уходом погасили свет.
