— Как же они поверхностны и суетны! Не лучше павлинов. Нет, он конечно глуп, но все-таки не такой болван, чтобы надеяться на то, что это ему удастся. Кстати, где ваш помощник?
— Шевалье на посту, монсеньор! Сторожит снаружи. Идея дать Гарри Око Афродиты принадлежит ему. Сколько усилий пришлось приложить, чтобы найти и отобрать его у нынешнего владельца! Если ваш подопечный решит еще раз выйти из банкетного зала, шевалье его с превеликим удовольствием пристрелит. А потом оживит и отправит в августовский Париж… как вы приказали…
— Ах, любезный маркиз, часто вспоминаю эти баснословные дни, и сердце вновь трепещет, того и гляди — прослежусь. Никогда не забуду, как Черная королева разгуливала среди обнаженных трупов и брезгливо трогала их кончиком туфельки.
— О да, монсеньор… это было по-королевски. Устроить резню, чтобы сохранить династию.
— Разве сейчас властители лучше?
— Как вы могли подумать, что я придерживаюсь такого мнения, мой господин? Такие же надутые червяки какими были раньше. Только костюмы и платья изменились, стали куда беднее и проще. А амбиции и методы — те же.
Понял, что отступление невозможно и решил отдаться на милость победителей.
Встал и сказал, обращаясь к отцу невесты:
— Почту за честь войти в вашу прекрасную семью! Постараюсь сделать вашу дочь счастливой.
Затем обратился к матери Азалии:
— Надеюсь, что через несколько лет вы, мадам, сможете понянчить здоровых и милых внуков!
После этого одарил добрым взглядом всех сидящих на другой стороне стола и торжественно провозгласил:
— Хочу вручить вам на память об этом прекрасном вечере скромные подарки!
И полез в карман…
Гром аплодисментов потряс зал. Лица гостей сияли, некоторые плакали.
Я вручил каждому по золотой монете и по две ценные бумаги. Остаток отдал отцу Азалии как бонус. От радости он так выпучил глаза и покраснел, что чуть не получил удар.
После небольшого перерыва, посвященного разглядыванию монет и ценных бумаг, родные и близкие Азалии как-то неправдоподобно быстро очистили стол от яств и раздвинули его. Откуда-то приволокли ширмы, громадный матрас, подушки и шелковое постельное белье.
Как по мановению волшебной палочки обеденный стол превратился в брачное ложе. Помогли нам — Азалии и мне — освободиться от обуви и забраться на него.
Ложе обставили ширмами. Расставили вокруг ложа стулья, уселись на них, взялись за руки, образовав что-то вроде живого круга, и монотонно запели какую-то народную песню. С бесконечным количеством куплетов.
Я никак не ожидал такого развития событий. Тревожно спросил у подозрительно холодно смотрящей на меня Азалии:
— Милая, они что, хотят, чтобы мы при них…
— Как будто тебе это не все равно, Гарри. Они же нас не видят!
— Но слышат!
— И не слышат. Они поют и будут петь до тех пор, пока ты не перебросишь через ширму белое полотенце с кровавыми пятнами. Вот это.
— Господи! Я что, должен тебя зарезать?
— Какой ты смешной! Как ребенок. Ты должен доказать им, что я была девственницей, а теперь перестала.
— А если ты… ну, понимаешь… не девственница?
— Тогда тебе придется зарезать голубку… смотри… вот клетка с птицей ножик.
— Азалия, милая, ради бога, что все это значит, что это за варварство?
— Это не варварство, а старинный обычай.
— И про голубку все знают?
— Знают.
— И все-таки хотят увидеть окровавленное полотенце?
— Хотят. Раньше и ширмы никакие не ставили. И не пели. А смотрели, а затем, и сами…
— Что сами?
— Какой ты несмышленый! И сами начинали заниматься любовью. Чтобы жизнь продолжалась!
— Погоди, но мы же даже не женаты, только помолвлены.
— Это больше не играет никакой роли. Ты дал мне кольцо, я тебя поцеловала, ты вручил за меня выкуп семье. Теперь я твоя. Иди ко мне и сделай меня женщиной.
— Погоди. Вот, у меня есть для тебя еще кое-что. Это сапфир Око Афродиты. Ему нет цены. Если я умру, продай его, купи себе дом и живи счастливо.
— Как трогательно и не похоже на тебя!
— Что делать! Нам всем время от времени приходится выходить из роли.
Я протянул Азалии камень.
Азалия посмотрела на него и задрожала. Не верила своим глазам. Так опьяняюще красив был камень.
Даже не поблагодарив меня за подарок, жадно выхватила Око Афродиты у меня из рук. Поцеловала его и тихо что-то прошептала, а затем передала его кому-то через щель между ширмами. Мне показалось, что я узнал руку, взявшую его.
Мы разделись.
Я попытался обнять Азалию и поцеловать в губы, но она грубо отпихнула меня и проговорила раздраженно:
— Не хочу я твоих слюнявых ласк. Делай свое дело побыстрее. Я хочу домой.
Затем решительно и по-деловому положила мои руки на свои маленькие смуглые груди, широко раздвинула худые точеные бедра… а потом, убедившись в том, что я готов к бою, обхватила меня ногами и сама, как игольчатое ушко на нитку, наделась на мой член.
Это причинило ей боль. Азалия громко застонала…
По щекам ее потекли слезы.
Я кинул полотенце с двумя пятнышками крови за ширму. Семья Азалии отозвалась радостным воем.
Я жалел девочку, но одержать себя и остановиться был уже не в состоянии. Мне так ее хотелось!
Начал скачку медленно. Потом увеличил темп.
Закусил удила и скакал, и скакал на огненном скакуне, пока не врезался в Солнце.
Моя невеста, вместо того, чтобы обнять меня и улыбнуться, злобно укусила меня в плечо. Потом еще раз — в руку. Да так сильно сжала зубы, что вырвала кусочек кожи.
А затем… я заметил в ее руке нож…
Она вонзила мне его в горло и прохрипела:
— Ненавижу тебя, проклятый старик, меня не купишь! Я люблю другого и буду ему теперь верна до самой смерти.
Видимо, человек в вишневом костюме сказал мне не всю правду.
Перед тем, как умереть, я опять услышал тот звук. На сей раз он был похож на тихий свист.
Я шел по другому лабиринту сумеречной зоны и уже забыл и об Азалии, и о ее семье, и об отеле с каменоломней.
Вышел на рыночную площадь старого Парижа.
Что там творилось! Повсюду валялись трупы, ошалевшая чернь срывала с мертвых одежду. На наскоро сколоченных виселицах висели повешенные. Католики не щадили ни пожилых людей, ни женщин, ни детей. Недорезанных добивали палками. Беременным вспарывали животы…
