— Не горячитесь, Гарри, — господин доктор обратился ко мне почему-то чужим голосом, а потом, как бы не торопясь, как в фильмах про привидения, превратился в маркиза, обаятельного циника в дорогом кафтане, старомодном парике, с шпагой и кинжалом за поясом, — вы опять потеряли себя. Это скоро пройдет, не беспокойтесь… Можете мне сказать, где вы находитесь?
— В городе К… В квартире моего друга, доктора Ламартина.
— Осмотритесь, дорогой Гарри, может быть, вы вновь замечтались? Или сегодня за завтраком съели что-то не то? У вас нет и никогда не было друзей. Вы имеете честь пребывать во дворце монсеньора. И все мы надеемся на то, что вы с честью выполните его новое поручение.
* * *
Я стоял на сцене, установленной в большом зале с золотой лепниной на стенах и потолке. Множество людей, одетых в странные одежды, смотрели на меня. В руках я держал большие, длинные, на концах добела раскаленные щипцы. Рядом со мной лежала обнаженная до пояса женщина, привязанная к тяжелой железной решетке…
НА МОРСКОМ КУРОРТЕ
На морском курорте меня многое раздражало.
Не только зеленокудрые холмы, окружающие курортный поселок колоссальным неровным амфитеатром (из джунглей по ночам доносились неестественный треск и громкие стоны, как будто какому-то великану ломали кости), синий до черноты океан, пахнущий бертолетовой солью, водорослями и мусором, вызывающие гадостное чувство розовые медузы, которых выносили на песчаный пляж волны, летающие рыбы с выступающими вперед зубами и ядовитыми плавниками, ждущие своего шанса, шныряющие где-то недалеко за коралловыми рифами, тигровые акулы, но и отель, похожий на огромного засушенного и грубо выбеленного краба и сами, разомлевшие на тропической жаре, плотоядные коллеги-курортники с их томными женами и ревущими как гиены детьми, и особенно — ненавидящие нас, богатых бездельников, местные бедняки, вынужденные работать за копейки, есть наши объедки и курить окурки. Их неестественно худые ноги, обутые в заношенные сандалии, их цыплячьи груди, пятнистая кожа и длинные руки, похожие на лягушачьи лапы, и главное, вечная гримаса угодливости и подхалимства на их страусиных рожах — так раздражали меня, что я бил и колол их покрытые перьями спины купленным в магазине сувениров декоративным анкасом из нейзильбера, который всегда висел у меня на поясе. Не сильно, так… только для того, чтобы отвести душу.
Им не было больно, но всякий раз после такого удара или укола я замечал в их туповатых павианьих глазках искорки ярости. Это веселило и успокаивало меня. Потому что нет на свете ничего приятнее, чем безнаказанное унижение и мучительство ближнего.
Раздражала меня и жена.
Прежде всего — своей радостной улыбкой, своей доброжелательностью, порядочностью, чувством меры, вкусом… и еще — слегка обрюзглой, но еще чувственной фигурой, красивой грудью, курносым носиком польской графини и подкрашенными черной помадой губами.
Тем, что она моя жена.
Что я должен вместе с ней гулять, спать, есть. Обычное дело.
И ее, бедняжку, я бил и колол — как погонщик слониху — моим анкасом.
От моих ударов на ее чудесной смуглой коже проступали темно-фиолетовые синяки, а от уколов крючком — показывались маленькие капельки крови, похожие на божьих коровок.
Жена меня жалела и зла на меня не держала, что тоже почему-то раздражало меня.
Даже ее беспрекословная готовность к совокуплению — где угодно и в любое время дня и ночи — то, о чем мечтают миллионы мужчин по всему свету, так и не смогших пробудить в своих сожительницах страстное телесное желание, или убивших его в них своей грубостью или алкоголизмом — раздражала меня. Может быть потому, что секс мне давно осточертел, как и все остальные семейные радости… и я переложил эту супружескую обязанность на своего ушлого двойника.
Но больше всех и вся — меня раздражал я сам.
Рабство в самом себе, в своих желаниях, безальтернативное нахождение в собственном теле, в судьбе, в имени… в ежесекундной экзистенции, самости, менталитете. В страстях.
Поэтому я бил и колол проклятым анкасом, рискуя получить столбняк или заражение крови, и самого себя.
Кожа на плечах и на спине у меня изранена, как у шиитов после проведения обряда татбир.
Вот… мы с женой идем по платановой аллее…
Стараемся не шаркать ногами и не нарушать молчание. Жена наслаждается прогулкой, а я пытаюсь не быть в очередной раз раздавленным этим душным вечером, горячим тропическим пространством, напоенным зловонными испарениями, сине-черным зеркалом океана и еле заметно подрагивающей землей.
Кожа моя свербит. Мне хочется чирикать, но я молчу. Катапультирую моего беспокойного двойника на Луну, чтобы не сойти с ума.
Чинно здороваемся с идущими нам навстречу соседями по отелю, грузным блондином-тевтоном и его пузатой женой с двумя резвыми дочками.
У дочек на щеках — цветут красные розы. В руках — плюшевые слоники. Они возбуждены. В первый раз заграницей. И так далеко от дома! Старшая — явная нимфетка. Крутится и выгибается как грациозный зверек. Разжимает губки и показывает мне исподтишка маленький юркий перламутровый язычок. Младшая — застенчивая, зеленоглазая. Обе пахнут амброй.
— Как дела?
— Все расчудесно, а у вас?
— Лучше не бывает!
— Пробовали панированные в кукурузной муке устрицы?
— О да, пальчики оближешь!
— А суп из бычьих хвостов?
— Мы сегодня заказали жареные окорочка с креветками и фальшивые трюфеля. Как же они вкусны!
Сумерки. Ни ветерка.
Сладковатый воздух мреет.
То и дело непонятно откуда выпархивают светлячки и огромные сиреневые бабочки. Бабочки гоняются за светлячками, ловят и пожирают их.
Платаны, кажется, готовы раствориться в предзакатном мареве.
Я потею. Рубашка прилипла к спине.
Сердце бьется тяжело, кровь устала бежать по жилам. Ранки свербят. Душа ноет.
Иду тяжело, как робот. Объелся за обедом чертовыми окорочками.
Моя жена задумчиво смотрит в небо.
Я смотрю под ноги.
Тропические воробьи купаются в пыли на обочине.
Мимо нас проезжают на разбитых велосипедах местные юнцы и показывают нам свои клыки гамадрилов и маленькие красные попки.
Я снимаю с пояса мой анкас и безжалостно колю жену в милое плечо.
За два дня до отъезда жена отправилась в организованную дирекцией отеля экскурсию на близлежащую коническую гору.
К подножью этого недействующего вулкана курортников подвозят на автобусе. Дальше — нужно идти пешком до самого края кратера. Подъем занимает около трех часов. Там «можно насладиться великолепной панорамой живописных окрестностей и представить себе огнедышащее жерло вулкана».
