— Врут они, прекрасно они все разглядели. Надо на них Гошу, что ли, натравить. Он им кости переломает.
— Гошу попросить можно, он мой земляк… Из Челябы, кажется. Ха-ха.
— Почему вы засмеялись?
— Вспомнилась школа. Читали мы на перемене «Челябинского рабочего» чтобы повеселиться. «В нашем районе растет поголовье скота из-за своевременного опоросения городских свиноматок, проводимого партийными органами».
— Би-Би, а вы сны видите?
— Так, чепуха какая-то снится. У меня на месте подсознания — палеонтология беспозвоночных. Бентос, нектон и планктон.
— Это можно есть?
— Вы проголодались? Хотите, принесу что-нибудь? Миняев сегодня плов сготовил. Съедобно!
— Спасибочки, вы лучше меня поцелуйте…
— Меня в Тбилиси жених ждет…
— Как же вы, восточная женщина, на Урале оказались, да еще и в Златоусте?
— Как-как? Сослали туда деда с бабкой. И родители там остались.
— Подождет жених! А что это за фамилия Бибиканидзе?
— Фамилия как фамилия. А вот как насчет Пичухина?
— Белорусская фамилия. Была у меня прабабка Пичуха.
— И дед Пичух?
Долго трепались. Потом Би-Би сказала, что поцелует меня, когда я выздоровею. И ушла. Милая. Интересно, она грузинка или армянка? Узкое лицо. Смуглая. Губы красивые. Ноздри — как у породистой лошади. Лоб большой. Начитанная. Пальчики длинненькие. Колечко с агатом.
Вечером опять волжанка прикатила. Отец антибиотик прислал. Из Кремлевки. Американский. Рондомицин. Позвонил таки Фрол. Перед сном принял капсулу.
Как рукой сняло ангину. И полоскать больше не надо.
На линейке Би-Би меня поцеловала. Жу-Жу посмотрела ревниво. Ткнула в бок Раскину и начала ей что-то в ухо шептать. Гусев и Лебедев переглянулись и захихикали.
После линейки я сжал кулаки и подошел к ним. Лебедев ковырял прыщи на носу. Гусев кусал ногти. Нашел в себе силы выговорить твердо: «Наблюдатели! Астрономы под юбкой! Говно вы прыщавое!»
Лебедев как будто обрадовался, усмехнулся. Прошипел: Что, карлик, пиздюлей захотел? Отвесим, по полной программе, не сомневайся, заёбыш!
Гусев добавил: «Выстелим тебе могилку стекловатой, мангуст ты потрошеный!»
Драку, однако, не начали.
Я стоял на месте, потный от бешенства. Гусев сорвал травинку и стал жевать. Лебедев показал мне, что хочет меня между ног лапнуть. Я отошел. Поперли на съемку.
За обедам они плеснули мне в лицо рассольник. При всех. Фрола с Ганимедом только за столом не было — уехали в Можай… Вместе плеснули. Обварили мне щеку, губы и руку. Я вскрикнул от боли. Лебедев прокудахтал издевательски: «Ах ты опаньки, лилипутик губки обжёг!»
Гусев только осклабился.
Я вытер лицо и штормовку полотенцем и вышел из столовки. К палатке пошел. Из столовки за моей спиной — не доносилось ни звука.
Гоша, как всегда, дрых. Ножик его лежал на тумбочке рядом с койкой. Я взял его, вынул длинное большое лезвие, и пошел обратно в столовку. Руки у меня вспотели, ноги похолодели, но на сердце было почему-то спокойно и радостно. В голове качался маятник, а время встало, как секундная стрелка на сломавшихся часах. Не спеша шел я к столовке. Со стендов на меня смотрели пионеры-герои.
Валя Котик держал в крепкой руке противопехотную гранату и пулемет. Из этого пулемета он только что убил немецкого офицера.
Зина Портнова, отравившая немцев в офицерской столовой, широко открыв базедовые глаза, хватала пистолет отвернувшегося эсэсовца. Сейчас она застрелит его. За это ей отрежут уши и выколют глаза…
Леня Голиков, убивший 78 немцев, в том числе генерала-майора инженерных войск, которого он преследовал, догнал и застрелил, навел на меня автомат Шмайсер.
Галя Комлева застенчиво поправляла платок.
Передо мной был вход в столовую.
Я прочитал зачем-то по слогам лозунг, висевший над крыльцом столовки — ВО-СПИ-ТА-ЕМ ПО-КО-ЛЕ-НИЕ, БЕЗ-ЗА-ВЕТ-НО ПРЕ-ДА-ННОЕ ДЕ-ЛУ КОМ-МУН-ИЗ-МА!
Погадал, что бы это значило «ком мун из ма». Какой такой мун должен выйти из матери? Выйдет мун из теплого чрева и куда он пойдет? Муны ведь всегда сироты. Идти им некуда…
В столовке было все так же, как и до моего ухода. Немая сцена.
Гусев и Лебедев все скалились. Би-Би подняла по-кавказски руки с растопыренными пальцами вверх. Рот ее был открыт и как-то странно искривлен, как будто она им ловила бабочку. Жу-Жу опустила голову на грудь, вцепившись руками себе в бедра. Раскина так широко раскрыла глаза, что казалось — они сейчас выпадут и упадут в ее миску с супом. Лицо Миняя выражало удивление. Казалось, он хочет сказать: «Вот это да!»
У остальных почему-то смазались лица. А тела стали полупрозрачными.
Я был легок и подвижен как птичка. Подошел к Гусеву. Широко размахнулся и ударил его ножом в бок, под ребра. Три раза. Удивительно легко проникала трофейная темная сталь в его тело. Лебедева я ударил в грудь. Чуть пониже кармана. Для справедливости — тоже три раза.
Потом положил нож на стол, сел на свое место, придвинул поудобнее миску, взял ложку, зачерпнул рассольник и поднес к губам. Сразу проглотить не смог, соленая жидкость нестерпимо пахла луком и несвежей говядиной. Когда все-таки проглотил, почувствовал, что маятник остановился, а время опять пошло. Закрутилась секундная стрелка как пропеллер.
Страшный гвалт ударил в уши. Вокруг меня был хаос — все бегали, прыгали, кричали. Как взбесились. Би-Би бешено хлопала в ладоши. Жу-Жу вскочила на стол и плясала. Раскина запела голосом Марии Каллас арию Тоски… Миняй танцевал в присядку, держа в руках огромную кастрюлю с супом. Радист вскарабкался на потолок, и трясся как эпилептик.
Гусев и Лебедев в этой вакханалии не участвовали. Они все еще сидели за столом напротив меня. Лебедев прижал обе руки к сердцу, как святой. Гусов — держался правой рукой за бок.
Я посмотрел на них повелительно и спросил: «Я вас зарезал, почему вы не умираете?»
Они видимо услышали меня и медленно сползли со стульев на пол.
Линолеум разошелся под ними, как треснувший студень, и их тела ушли в землю.
УЛЯ
— Микула Селянинович — любимый герой трудолюбивых людей! Он олицетворяет наш великий русский народ. Микула — крестьянин, простой пахарь, богатырь мирного труда! — объясняла учительница русского языка и литературы Ирина Аркадьевна Зверева.
— Буранова, ответь, почему наш народ любит Микулу Селяниновича?
Уля Буранова встала нерешительно и от волнения зевнула.
— Не спи, Буранова! — попросила учительница.
Уля поправила юбку. Посмотрела вниз, на парту.
