– Ничего вы не понимаете, – повторил Герман.
Юдифь замерла. Он попытался погладить ее волосы, но она отстранилась.
– Что вы делаете?
Затем, действительно не понимая, что делает, Герман встал перед ней на колени.
– Идите вон, – четко и громко произнесла она.
В 20.15 того же четверга старший копирайтер вошел в свою новую двухкомнатную квартиру. Катрин, как всегда в последнее время, дома не было. «Как всегда, когда мне нужно с ней поговорить», – пожаловался кому-то Герман, прохаживаясь по квартире. Когда устал, прилег на мини-диван лавсит, который они купили в мебельном торговом комплексе «Три кита». Традиционные лавситы, интимные и романтичные, часто имеют плавные очертания, глубокое сиденье и высокие подлокотники, обивку волнующих расцветок. Лавсит прекрасно смотрится в квартирке, где проживает молодая пара. Пожилая супружеская чета также может позволить себе диван для двоих, более сдержанный и респектабельный в плане эстетики. Однако он совсем не предназначен для лежания на нем в одиночку.
Хотя Герману в последнее время нравилось такое угнетенное, сплюснутое состояние. Ему хотелось, чтобы, возвращаясь с работы, Катрин видела, до какого униженения он дошел. Двуспальную же кровать с пологом, стоящую в соседней комнате, Пророк благородно оставил в распоряжении жены.
Еще недавно Третьяковский был уверен, что ничего не чувствует к супруге. Больше года, дожидаясь конца строительства ЖК «Измайловская роща» в душной съемной квартире с собачками-кошечками, наклейками на иностранном языке и стенкой с хрусталем, они спали раздельно, встречаясь только на кухне после работы или по утрам. Теперь сложно было вспомнить, в какой момент в нем созрело решение перестать растрачивать на нее свое семя, сохраняя его, согласно даосским рецептам, для производства внутреннего эликсира бессмертия. Возможно, таким образом он в то же время ратовал за правду и чистоту, проявлял силу духа и независимость. Фактической, хоть и очень косвенной причиной могла быть также измена жены, ставшая реакцией на его связь с Надей, о которой Катрин узнала из эсэмэс-переписки, что позже дало и Герману моральное право просматривать ее телефон. О, какие романтичные и страстные послания она писала – «мой дорогой, мой единственный источник радости, я вся дрожу, ежесекундно думая о твоем красноголовом скакуне, приди же, мой повелитель оргазмов, возьми свою слабую жертву». Да, в этом была вся Катрин, анфан террибль в узких рамках, горный поток, с диким напором ищущий себе новое русло. Герман страшно завидовал адресату и часто винил себя в том, что не довел отношения с Катрин до такого же градуса. С другой стороны, слишком привязывать ее к себе казалось ему неблагородным. Ведь в любой момент он мог уйти, поскольку часто думал, что Катрин отвлекает его от чего-то более важного, подавляя своей примитивной энергией.
Дни сменялись днями, недели неделями, а Катрин и Герман совсем перестали дотрагиваться друг до друга. Вода была откачана из затопленной равнины их супружества, обнажив остовы строений: вот старая мельница, вот амбар, вот домик у моря, где они должны были отдохнуть в старости, а вот руины замка с ломящимся от яств столом. Теперь пейзаж хорошо просматривался, и Третьяковские, встречаясь на кухне по вечерам, часто обозревали эти приходившие в запустение родные места.
Высокая насыпь защищала сухую, но все-таки прозрачную среду.
Их отношения даже улучшились, стали спокойней. Теперь они позволяли себе открыто шутить над неверностью друг друга и возможностью развода. Хотя по инерции все еще планировали свить гнездышко на 27 этаже, ведь его столько раз рисовала им их фантазия. Недаром же продумывалось, куда поставить мини-диван для совместного просмотра сериалов, где повесить большую плазму, до сих пор не распакованную, в какой угол задвинуть рабочий стол писателя?! Повернуть вспять было бы страшно.
Конечно, сейчас, да и раньше, Герман видел, что они совершенно не подходят друг другу. Катрин всегда утяжеляла его абстрактное, философичное пребывание в этом мире формализмом, который и стал причиной глупого решения официально расписаться.
Когда-то Катрин любила танцевать. Она не разбиралась в музыке, ей просто нравилось тереться среди людей: в такие моменты на нее нападала животная радость. Улыбающаяся ультрафиолетовыми зубами совершенно счастливая девушка с разноцветными флюоресцентными браслетиками на руках. Такой увидел ее Герман, случайно забредший в ночной клуб. Прохаживаясь между танцующими, сотрудник «Московского железнодорожника» делал вид, что высматривает знакомых. Заметив ее, замер у стены.
Катрин же якобы никого не видела. Ее глаза были закрыты. В лице – томление блаженства. Она распадалась на тысячи гламурных кадров в лучах яростно запечатлевающего мгновения стробоскопа. Где она в этот момент обреталась? В ночном поле, освещенным луной, среди камлающих вакханок? На горе? В жерле кратора? У взапревшего озера забвения? Нельзя было поверить, что этот танец может принадлежать Герману, стать его добычей.
– Привет.
Она подошла к стойке, подумав, как позже рассказывала, следующее: «Вот маньячина – пялится шесть часов кряду, не отрываясь».
– Привет. Ты кто?
– Я Герман.
– Герман? Вот это имя. Чем занимаешься, Герман?
– Я поэт.
– Петр, это Герман.
Голос Магнитского звучал устало и сонно. На разбитом айфоне было 23.50.
– Какой Герман?
– Герман Третьяковский.
– А, Герман, простите, конечно. Вы решились?
– Пока не знаю.
– Почему?
– Мне кажется, вы меня разрыгрываете.
В трубке послышались хлюпающие звуки. Он там или плакал, или смеялся.
– Мы не разыгрываем. Этим не шутят.
– Хорошо.
– Когда вы приедете? И как, кстати, фокус-группы? Нам пока не доставили отчет.
– Плохо. Мне кажется, наша идея провалилась.
– Я так и знал. Но это ничего не меняет, вы же понимаете. Вы расстроены?
– Нет.
Герман слушал. Петр молчал. Хлюпанье не прекращалось. Возможно, то шумела кровь под барабанной перепонкой, слишком сильно прижатого к аппарату Германого уха. Потом снова зазвучал спокойный, гипнотизирующий голос:
– Почему вы сомневаетесь? От великого шанса спасти человечество не отказываются.
– Я понимаю.
– Так в чем же дело?
– Не знаю, Петь. Какой из меня спаситель…
Пять
И вот наконец пятница-развратница, 28 сентября. За окном дождь, а в воздухе агентства «ASAP» разлито ожидание праздника.
Герману нужно адаптировать небольшой текст про тушь для ресниц Oriflame «Экстрим – объем», потому что молчаливая девушка стажер, занимавшаяся этим брендом, попала в больницу с нервным расстройством. Белое поле страницы Word было вот уже несколько часов как почато интригующей фразой: «Объемные, длинные, подкрученные, идеально разделенные ресницы – мечта любой женщины». Трушкина, давая бриф, стеснялась – слишком деловито долбила по клавишам, не глядя на Германа. Ждала скандала, но тот отреагировал парадоксально. Поблагодарил за предоставленную возможность погрузиться в новую для него тему. Выразил готовность браться за любую работу, особенно если нужно кого-то подменить, ведь производство не может стоять на месте. Был рад, что сразу, прямо с утра, оказался востребован, значит, и в целом находится на своем месте. Трафик-менеджер оторвалась от экрана и бросила умоляющий взгляд. Иногда она любила свою работу. Вокруг столько остроумных ребят, которые не знаешь чего выкинут. Ей показалось, что Герман шутит.
