«Ах, вот что ты выбрала для интимной беседы, дитя природы».
В глубине – единственный силуэт. Одинокая девушка, вяло всасывающая свежевыжатый сельдереевый сок. На тонких запястьях – браслеты с черепами, под расстегнутой косухой – платье в крупный горох. Кто она? Дочь олигарха, сбежавшая из-под опеки? Дизайнер? Актриса? Да, похоже, что-то связанное с кино. У нее детское капризное личико.
– Как тебе здесь?
Герман оторвался от одинокой посетительницы и поймал остренький, насмешливый глазок Нади. Она в свою очередь бросила заинтригованный взгляд на девушку с черепами и выбрала столик в другом конце зала.
– Я тут всегда креветки беру, сельдереевый сок и дим-самы с овощами. С гоанским не сравнится, но хоть как-то. Ты что будешь?
– То же самое.
– Отлично.
Музыка соответствовала интерьеру: шум леса и воды, стрекот неизвестных тропических насекомых, звенящие от соприкосновений трубочки Музыки ветра. Надя позвала напуганного, видимо, всей этой обстановкой официанта в зеленом шелковом кимано и сделала заказ.
– Ну, рассказывай, – снова обрушилась всеми своими флюидами на Германа.
– Да все хорошо.
– По работе едешь?
– Нет. – Герман взял в руки и повертел тэйбл тент с акцией от мартини: второй бокал бесплатно. – Я ж уволился.
– Серьезно? Поздравляю. Теперь свободный человек.
Пророк вздохнул: «свободный до последнего».
– Ты, кстати, выпить не хочешь? – Герман кивнул на тейбл тент.
– Перед полетом?
– Ага.
Они взяли два мартини по акции. Надя глянула на свои Happy diamonds.
– Я еще в дьюти фри забежать хотела. Пойдешь со мной?
Третьяковский поднял глаза к потолку, нахмурился и замычал, словно решая, стоит ли потакать женским прихотям.
– Ну что ты, хватит, – толкнула его рассмеявшаяся наконец Надя. – Мне реально помочь надо.
– Ладно, ладно. Выпьем только.
– Так что?
– Что «что»?
– Куды ты едешь, если не в командировку?
– Отдыхать.
– Крутыш. А я вначале подумала, ты ролик для Herz und herz снимать собрался.
– Откуда ты знаешь про Herz und herz? – напрягся Герман.
– Ты же мне сам рассказывал.
– Господи, я ничего не помню.
Официант вернулся из тьмы с добычей. Поставил на стол берестяные лукошки, в которых спали свернувшиеся теплые дим-самы, а также сок, креветки в панировке и мартини.
– Нет, с рекламой я завязал.
– Ясно. Ты, кстати, таблетки принимаешь?
– Это я тоже рассказывал?..
Надя кивнула. Третьяковский поморщился.
– Принимаю. Пожизненно.
– Вот и молодец. Выглядишь уже лучше.
– Пью меньше.
– Это видно.
Пригубили мартини.
– Пора обратно на бурбон переходить, – лихо пошел на вираж Герман.
Надя недовольно покачала головой.
– Ну что?
Она наклонила голову и подставила Пророку длинную ароматную шею, так большую белую кость кладут под морду цепному псу. Он приблизил нос: под смуглой кожей сладко билась жилка. «Укусить», – сама собой явилась мысль.
– Одуряюще.
– Опиши, копирайтер, – насмешливо потребовала Надя.
– Ну… дуновение бриза… – начал Третьяковский, вспоминая их старую игру, прикрывая глаза и романтично шевеля плавниками в пропитанном пробниками воздухе домодедовского «Иль де Ботэ», – …из цитрусового сада, расположенного на морском побережье, в котором свежие ноты лимона и грейпфрута скромно переплетаются с оттенками бергамота… заигрывая со зреющими под лучами южного солнца сочными персиками для того…
– Для чего?
– …для того, чтобы в сумерках спрятаться в прохладную тень сандалового дерева.
– Мастерство не пропьешь, да?
Герман, которого Надя теперь разглядывала с восхищением, млел, как начищенный пятак. Она всегда ценила в нем копирайтера.
– Наверное.
– И зачем ты уволился?..
– Ладно, уволился так уволился.
– Я всегда обожала твои бодикопи. Мы всем отделом читали. Про тебя говорили, что ты гений, знаешь? Все девушки были в тебя влюблены…
– Ой, ну хватит. Мы берем?
Поставила на полку желтый флакон и взяла другой – Angel Thierry Mugler – в виде звезды.
– Ничего не напоминает?
– Сириус?
– Да, твоя звезда. Ты должен идти за своим предназначением, помнишь?
Надя прыснула себе на руку, понюхала.
– Точно. Вот эти.
На кассе Пророк уверенно достал кошелек.
– Зачем?
– Хочу, можно?
– Герман. – Она серьезно, даже строго посмотрела на него, пытаясь всеми силами прикрыть фонтан вздымающейся радости.
– Что?
– Откуда у тебя деньги?
– Сделал один фриланс. – Третьяковский врал беззастенчиво, перебирая в портмоне выданные Петром купюры. – Блестяще презентовал идею.
– Ладно. – Она скользнула по кошельку глазами. – Только в последний раз.
5367 рублей! Ерунда, учитывая общее количество…
Часов в 7 утра Пророка разбудил рингтон: утки поднялись с болот, оттого, что человек с аккуратно выбритой бородкой появился в этих нехоженых лесах, приминая кочки высокими, натертыми до блеска сапогами. Он достал из футляра черный пластиковый лук для спортивной стрельбы с оптическим прицелом.
– Привет, как самочувствие? – это был действительно Петр, его голос звучал успокаивающе, к тому же он улыбался прямо в микрофон – так, наверно, с психами после приступа общаются.
– Норм, – прохрипел Герман.
– Голова не болит?
– Да нет вроде.
– Так, значит, Герман. – Магнитский перешел в тональность штабной крысы, дающей задание агенту в поле. – Билеты тебе привезет курьер через полчаса. Так что вставай, одевайся. Полетишь из Домодедова в четырнадцать пятьдесят пять. Не опаздывай, иначе у нас все накроется.
– Хорошо, хорошо.
– У тебя будет двести тысяч. Этого месяца на три хватит.
– Зачем мне на три месяца? – Пророк уже вырвался из душных объятий лав сита, опустил ноги на холодный паркет, вслушивался, пытаясь понять, что тут не то, к чему он клонит. – Я же тринадцатого лечу.
– Да, конечно. Просто образно сказал.
Потер глаза и посмотрел в окно, на чистый серый квадрат. Сердце билось мелкой рыбкой, которую только что достали из воды, видно, оттого, что резко вскочил. Надо выпить таблетки. На полу валялся пиджак MEXX, платок Hermes, ярко-вишневые джинсы, а также книги и провода. На кухне – гора немытой посуды. Сколько мусора оставляет после себя человек!
