Абсолютное знание обо всем вытеснило Сашину личность, его воспоминания и эмоции. Он стал ничем и всем. Не было ничего видно и слышно: Саша был будто заперт в глухом коконе. Или же он сам был – бесконечный пустой кокон. Саша знал, что пролежит, подключенный к аппарату жизнеобеспечения, бесконечно долгие шесть лет, три месяца, пять дней, восемь часов, две минуты ровно, – пока не умрет от кровоизлияния в мозг. И еще больше времени пройдет здесь, в Тихом Доме, где, будто в черной дыре, часы останавливались, так что впереди ждала бесконечность. Он хотел кричать, но у него не было рта.
[1]
Богдан Гонтарь
Пробуждение
* * *
Каждый вечер охотники точили ножи и кормили духов, подливая в костер водку и бросая куски хлеба. Но старые ритуалы, пережившие сами народы, которые их породили, не давали результата – зверя не было. Старые широкие тропы располосовывали горные хребты, но по этим тропам уже давно не ходили бараны. Лишь валялось повсюду высохшее баранье дерьмо, виднелись полустертые отпечатки копыт, встречались редкие деревца с содранной бараньими рогами корой да попадались время от времени оплывшие от дождей заброшенные лежки.
Они переходили с хребта на хребет, кряхтя под тяжестью рюкзаков, матерясь из-за натертых винтовочными ремнями плеч и покрикивая от боли, когда на исходе дня начинало сводить ноги в очередном подъеме. День за днем, уже полторы недели, они то сваливались по крутым распадкам и руслам ручьев в кишащие мошкой долины, то поднимались по зыбким серым осыпям и протискивались через частоколы скальных останцев к вершинам гор, чтобы сверху часами рассматривать открывавшиеся взору цирки и плато. Смотрели, покуда глаза не начинали болеть от изломанной паутины скальных осколков и унылой бурой палитры замшелых камней.
Вечерами становились на ночлег, стараясь выбирать место повыше, чтобы спастись от мошки и комаров, но насекомые доставали даже на продуваемых всеми ветрами вершинах, и Степану начинало казаться, что в этих горах и нет никого, кроме жужжащего гнуса и их троих. На самом деле Степан уже жалел, что согласился на эту охоту. Барана планомерно выбивали много лет, и теперь все тяжелее было найти достойного трофейного зверя. А уж такого, как просил заказчик, – и в лучшие годы нелегко добывали.
Сюда не вели дороги, не добивала мобильная связь и даже самые отчаянные туристы редко забредали в такую глушь. Единственной ниточкой, протянувшейся к цивилизации, был спутниковый телефон, и каждый вечер перед сном Басурман звонил по нему в поселок, ютившийся на востоке, где горные хребты обрывались и скатывались в пойму широкой извилистой реки. Басурман выходил из палатки, долго сидел на камнях, раздраженно чесал наползавшую на самые скулы черную бороду, ожидая, пока появится связь, а потом общался с вертолетчиками, которые забросили их в горы и должны были забрать вместе с трофеем:
– Алло! Алло, Михалыч, слышишь меня? Да связь говно. Нет, не нашли пока. Нет. Прогноз какой? Дождь? Когда? Надолго затянет? Твою мать. Не, не надо, мы тут перештормуем. Не. Все нормально. Нет зверя, вообще ничего не видели. Да. Завтра в то же время. Все, спасибо! Семье привет передавай.
А наутро они снова выходили на маршрут, и хребты для них сливались в единое целое, замыкались кругами и опоясывались туманами, превращаясь в серый сумрачный лимб.
Слава охотника бежала впереди Басурмана уже долгие годы, и заказчик, конечно, обратился сперва к нему, вроде как даже лично прилетел из Москвы договариваться. Ну а Басурман уже пришел к Степану с Угаром с предложением присоединиться. Клиент просил найти пятнадцатилетнего барана, шкура нужна была целиком – на чучело. На вопрос Степана, почему сам клиент не желает охотиться, Басурман лишь пожал плечами: мол, хрен их, москвичей, разберет. Наверное, просто чучело закажет у таксидермиста да за границу загонит втридорога. Или у себя поставит. Неважно, главное, что платит.
– Сам я, мужики, не вытяну, – объяснял Басурман со своим странным акцентом, по-птичьи выплевывая слова. – Если и возьму его один, то все равно не утащу целую шкуру с башкой, да припасы, да карабин. И вдвоем тоже рисково – идти далеко придется, поиск долгий будет. Надо втроем. Если найдем барана – один трофей обратно потащит, двое припасы делят. Бабки – об колено, поровну на всех. Вы парни опытные – втроем точно управимся.
Угар-то сразу вписался – молодой, жилистый, как карибу, сил много, круглые сутки может по горам скакать. Оттуда и прозвище, что вся подобная работа – ему лишь шальное развлечение. А вот Степан еще долго раздумывал – и жирком заплыл, да и колени к тридцати пяти уже не те стали: суставы подразбились и ныли на погоду непрестанно. А тут вроде бы и деньги соблазнительные маячили, но и шансы на успех призрачные. И вот теперь, когда заканчивались припасы, когда все вымотались и озлобились, а не видать было даже самок с ягнятами, – сомнения только крепли. Да и успел Степан подзабыть, каково это – охотиться со старыми компаньонами – уже через три дня начало раздражать буквально все. Десять лет ходил с ними, и каждый год зарекался еще раз идти. А тут пару сезонов отдохнул от скитаний по горам, и вымылось из памяти, какое это испытание. Угару за его вечные непонятные ухмылки и шуточки хотелось прописать в морду, а Басурману – и вовсе по горлу полоснуть, в частности за оглушительный раскатистый храп по ночам.
– Я уже и забыл, как эта сволочь рокочет, – ворчал Степан, застегивая перед сном спальник, а Угар лишь скалил зубы в темноте и цыкал языком.
В довершение ко всему, на десятый день Степан почувствовал, что заболел. Он так и сказал товарищам:
– Похоже, амба мне.
Басурман обеспокоенно вскинул бровь:
– Темпер?
– Ну. Кости ажно ломит под вечер. – Степан смахнул со лба крупные бисерины пота.
– Колеса есть?
– Не брал.
– И я не взял, я тут не болею в горах.
Со слов Басурмана вообще всегда выходило, что он был рожден горами и для гор, и это еще сильнее раздражало Степана. Он скривился как от зубной боли.
Из-за спины, лениво растягивая слова, подал голос Угар:
– Потерпи до лагеря, у меня там есть таблетки. Выпьешь, водки жахнешь, с утра свежий будешь.
Степан был уверен, что Угар издевательски щерится.
– Дойти еще надо, – пробормотал он в ответ.
К вечеру они спустились с отрогов к реке, рассекавшей на два серо-зеленых ломтя широкую долину. На берегу белели две большие брезентовые палатки – жилая и складская, – и отсюда, из базового лагеря, они выходили до этого на поиски на восток, приближаясь к поселку, и на юг, а теперь завершали трехдневный западный маршрут. Угар убежал вперед – расконсервировать лагерь, кипятить воду и накрывать на стол. Степан же лежал на склоне, тяжело дыша и проминая пальцами пульсирующую мышцу на ноге. Рядом курил Басурман, усевшись на валуне.
