Шла, не видя ничего перед собой. Шаги были уверенными, четкими — так полагалось, и я отработала до автоматизма, привыкла к показной уверенности, к застывшей маске, но сердце…
Я никогда не желала любить, не ставила себе таких целей, просто не думала об этом, но, похоже, все- таки влюбилась, а теперь задыхалась без возможности сделать глубокий вдох.
Нет…
После такого не объясняются.
— Я как раз за ней иду, — отозвалась я. — Смерч, ты за старшего. Отведи всех на завтрак.
— Будет сделано, товарищ капитан! — выпрямился парень, сверкая улыбкой.
Неопределенно кивнув, я развернулась, чтобы уйти обратно в главный корпус, да только в спину мне донеслось злое: “Шлюха!” И сказано это было совсем не Эльзой.
— Лучше бы я тогда тебя придушил, — добил меня Эльдер, вынуждая на миг остановиться, замереть.
Больно? До этого момента я не знала, что такое больно.
Слезы встали в глазах стеклом. Держалась изо всех сил, не желая, чтобы выскользнула хоть одна слезинка. В сердце будто вонзились чужие когти, выворачивая его, оставляя лишь ошметки. Каждый вдох приносил нестерпимую боль, которая нарастала и нарастала.
Меньше всего я ожидала услышать подобное от Эльдера. От имсита, которому рассказала о себе все, и даже больше. От человека, чьи поцелуи сводили с ума. Еще помнила его “Прости”, произнесенное на выдохе. Он просил прощения за ложь, сказанную в палате перед веркомандиром и доктором, за ошеломляющий поцелуй. Не тот, что произошел в палате, а тот, что занял мои губы секундами ранее, когда мы сидели в душевых.
И я помнила, как откликнулась на этот поцелуй. Как бездумно ответила, эгоистично ответила, желая ощутить то самое чувство полной защиты. Когда весь мир останавливается, а тебе тепло и хорошо в чужих объятиях. И от чужой скупой улыбки светлеет на душе, а от особенных прикосновений, касаний, что произошли будто случайно, мимолетно, вспыхивает радость…
Шла, не видя ничего перед собой. Шаги были уверенными, четкими — так полагалось, и я отработала до автоматизма, привыкла к показной уверенности, к застывшей маске, но сердце…
Я никогда не желала любить, не ставила себе таких целей, просто не думала об этом, но, похоже, все- таки влюбилась, а теперь задыхалась без возможности сделать глубокий вдох.
Нет…
После такого не объясняются.
Знала, что гордость не позволит мне даже подойти к нему, потому что Эльдер усомнился во мне, в моих словах, не захотел разобраться, выслушать. Больше того, он прилюдно втоптал меня в грязь. Такое просто не прощают. Никогда и никому.
Совсем не думала о том, куда иду. Ноги сами несли и принесли к комнате веркомандира. Даже не стучала. Дверь открылась сама, но, попробовав выдавить из себя хотя бы слово, сделать это я не смогла.
— Каролина, что? — буквально поймал меня Ирадий, потому что силы вдруг внезапно иссякли.
Собственный всхлип оглушил. Слезы покатились по щекам градом, срываясь на форму, на не застегнутую белоснежную рубашку мужчины, застилая обзор. Резко подняв меня на руки, дверь он захлопнул ногой, но от громкого стука я даже не вздрогнула. Для меня все смешалось в калейдоскопе из слез, потеряло реальность.
Только и делала, что цеплялась за плечи полуобнаженного веркомандира, впивалась в них ногтями, омывая слезами его шею, пропитывая ими рубашку чуть выше груди. Не понимала, что он говорит, не слышала. Собственный вой оглушал, боль затапливала сознание. Даже не поняла, когда и как мы оказались под душем.
Ледяная вода окатила холодом, вернула к реальности. Моментально вскинувшись, я попыталась оттолкнуть Ирадия, выбраться из кабинки, но мужчина держал крепко. Так крепко, что я ощутила другую боль. Живую. Ту, что напомнила: я тоже жива.
Дышать стало легче. Рваный вдох, еще один и еще. Во все глаза смотрела на имсита.
Его зрачки заволокло сверкающим серебром. Жестокая маска прилипла к его лицу, губы сжались в тонкую линию.
Меня трясло? О нет! Это его трясло!
Не отпускал, а я теперь дрожала от холода. Зуб на зуб не попадал, но противиться сейчас? Увольте!
Из-под душа меня все-таки вытащили. Не спустил с рук даже в момент, когда брал полотенце, которое на меня накинул. Вернувшись в комнату, не говорил ни слова. Занял кресло со мной на руках, а я вдруг отчетливо поняла: ему нужно успокоиться. И на это требовалось время, которого у нас попросту не было.
Но, что самое странное, посидев в тишине драгоценные минуты, чувствуя, как мужчина втягивает запах моих волос, и вдыхая привычный аромат соленого моря и свежесть грозы, успокоилась и я. Нет, легче не стало, боль не ушла, но истерика явно закончилась. Или придержалась до лучших времен.
— Итак, — произнес Ирадий глухо. — Я хочу знать, что случилось.
Хороший вопрос. Очень хороший вопрос, ответ на который должен был успокоить сверкающего серебром мужчину. У него на коленях я не чувствовала себя дискомфортно.
Хотя нет, не так. Сейчас меня меньше всего заботило, что я, словно маленькая девочка, сижу у него на коленях, потому что под этим взглядом, обещающим смерть всем и каждому, делалось жутко.
— Ничего такого, с чем бы я сама не могла справиться, — преувеличенно бодро соврала я, попытавшись ответить максимально уверенно, но голос сел на последнем слове, а потому в подтверждение своих слов пришлось еще и кивнуть. И еще раз кивнуть, увидев, как недобро сощурились глаза мужчины. — Честно-честно. Так что там с формой?
Он мне не поверил. Ирадий мне явно не поверил, но и он, и я понимали, что времени на извечные препирательства у нас не остается. Ссадив меня со своих колен в соседнее кресло, мужчина сложил руки на груди, дабы показать всю степень его веры.
Я же почему-то зацепилась взглядом за обнаженный участок кожи, который не скрывала распахнутая рубашка. Как-то не замечала раньше, что мужчина носит цепочку. Не слишком длинную, вроде бы сделанную из серебра. На эту цепочку очень удобно было смотреть, чтобы не встречаться с веркомандиром взглядом.
— Ну я пойду? — спросила я, имея уже только одно желание — просто уйти.
— Завтракай, — приказал он неоспоримо, одним едва уловимым движением освобождая кресло. — Мне нужно кое-что сделать.
Перечить я не решилась. Злой имсит — это очень плохо, а жить — это очень хорошо, даже если сердце нестерпимо болит, а воздуха снова не хватает и…
— Конечно, я подожду, — приступила я к еде, буквально насильно вталкивая в себя кашу, потому что споры сейчас или объяснения могут плохо кончиться.
К слову, половина тарелок, выставленных на стол, уже была пуста. А говорят, что сытый мужчина — добрый мужчина.
Я успела впихнуть в себя только несколько ложек, когда Ирадий вернулся в спальню.
Увидев его, облаченного в белоснежную парадную форму, ненароком засмотрелась, зависла, настолько мужчина был хорош. Чертовски хорош с этой дерзкой улыбкой, окрасившей губы. Через его руку был перекинут второй комплект, заложенный в чехол, но праздника я больше не чувствовала.
