Франсуа тоже принимал это за проявление пубертатного возраста. Я больше не затыкал пасть и отвечал на его постоянные нападки своими постоянными нападками. Поскольку я к тому же набрал уже приличный вес, он держал дистанцию. В школе я неизменно подвергал сомнению все, что говорили преподаватели. «Почему?» – это было единственное слово, которое я повторял на протяжении всего дня. У меня было желание знать, понимать. Мне было плевать, когда проходила битва при Ватерлоо, я хотел знать, как устроена жизнь, как придать ей смысл и как ее наладить в будущем. Но преподаватели неизменно говорили мне в ответ: «Займись учебой!»
Что до учеников, то с ними все было иначе, никто ко мне не приближался. Они держались в стороне из инстинкта самосохранения, чтобы не попасть под раздачу.
Но долго так продолжаться не могло. Я двигался по кругу в поисках выхода. Я был неспособен начертать свое будущее, даже его смутный эскиз.
Мне представлялось, что я оказался на краю пропасти, которая звала меня. У меня не было никого, кто мог мне помочь, во всяком случае, никто не научил меня просить о помощи.
И наконец однажды я почувствовал, что с меня достаточно. Мне необходимо было положить конец этому прискорбному положению. Тогда я взял листок бумаги и провел вертикальную черту, разделившую его на две части. Слева я собирался перечислить все, что я люблю, справа – все, что ненавижу. В надежде, что такой подход, вполне прагматичный, поможет мне найти ответ. Правая половинка заполнилась очень быстро, левая – медленнее. Я запретил себе все, что касалось моря, хотя чувствовал, что это противоестественно. Когда листок был исписан, я посмотрел на него отстраненно. Я словно просматривал список покупок, чтобы решить, что приготовить на ужин. Мне сразу стало очевидным одно: в списке того, что я люблю, были только пункты, связанные с творчеством. Тогда я впервые осознал, что меня привлекает. Я даже немного удивился. Передо мной на бумаге был список разных видов искусства.
Это было откровением, таким же важным, как признание Дарта Вейдера, когда он сказал Люку Скайвокеру: «Я твой отец». Фильм только что вышел, и я проникся им до самых печенок. Зрелище было восхитительным, но меня сразила стоявшая за ним мифология. Возможно, еще и потому, что герой носил такое же имя, как мое. Связана ли тяга к искусству с моим отцом? Этот вопрос я бы задал преподавателю философии, если бы он не запретил мне являться на его занятия.
На моем листке был список всех видов искусства. И хотя это прекрасно – любить их, нужно было, чтобы хотя бы одно из них любило меня.
Я пробовал играть на фортепиано и гитаре, но у меня были пальцы рестлера. Я танцевал как корова и пел как осел. По крайней мере, уже на два вида меньше. Я любил писать, но преподавательница французского так изводила меня за орфографические ошибки, что я стал писать тайком. Меня воодушевляла архитектура, но годы учения, которые необходимо ей посвятить, меня заведомо обескураживали. Я любил графику и живопись, но не унаследовал талантов деда. Уже минус пять. Скульптура мне тоже нравилась, но у меня не было уверенности, что я готов заниматься только этим. Мне нравилось разыгрывать комедию на сцене, но театр мне надоедал – это слишком претенциозно. И потом актер – это интерпретатор. Мне необходимо было выразить себя, а не повторять чужие слова.
Фотография представлялась мне наиболее подходящим занятием. У меня уже был небольшой опыт и даже чувство композиции, но этот вид искусства был слишком статичным. Мне будет чего-то не хватать. Оставалось только кино, седьмой и последний вид. Перечитывая список, я обратил внимание, что кино содержит понемногу все остальные виды искусства, как десятиборье в спорте. В каждом виде необходимо проявить себя, не специализируясь ни на каком конкретно. Я много писал, у меня было чувство композиции, я любил музыку, движение и ритм, мне нравились архитектура, декорации и костюмы, в «Клубе» я научился ставить шоу и обрел чувство сцены. Так я вычислил профессию, которая мне подходила.
Я чувствовал себя безработным, который только что отметил галочкой все предложения о найме на работу. Правда, была одна проблема: я не знал об этой профессии ничего, и у меня в этой сфере не было знакомых. Я даже не обладал кинематографической культурой. Мой отчим только что купил телик, и придется подождать лет десять, прежде чем он обзаведется видеомагнитофоном.
В то время я очень редко ходил в кино, так как в Куломье был всего один зал, и там показывали только фильмы с де Фюнесом и Бельмондо.
Для того чтобы посмотреть «Звездные войны», мне пришлось ехать в Париж, в кинотеатр «Гран Рекс». Но одно дело смотреть фильмы и совсем другое – их снимать. Я никогда не присутствовал на съемках и даже не смотрел фильмов о том, как снимают кино. У меня не было никакого представления о том, как это происходит, и еще меньше я знал о том, понравится мне это или нет.
Итак, первое, что мне следовало сделать, прежде чем пуститься в это новое приключение, это попасть на съемки.
Я вспомнил об одном приятеле Франсуа, который работал в этой области. Его звали Патрик Гранперре. Он был ассистентом режиссера. Отчим согласился пригласить его на ужин. Мама без одобрения восприняла мой внезапный порыв, даже когда я объяснил ей, что вычислил все математически. Она ничего не знала о кино и чувствовала себя бесполезной, так как понимала, что ничем не может мне помочь. К тому же мое решение ее напугало, так как она слышала множество историй обо всяких эксцессах в этой среде. Мне хотелось ей сказать, что, если я не обозначу точкой свой горизонт, я могу провалиться в пустоту. Как ее маленький мальчик, такой хрупкий, выдержит все это? Я не осмелился ей сказать, что самым трудным для меня было дожить до этого дня.
Миссия Патрика Гранперре была простой: весь вечер он убеждал меня, что я должен оставить мысль о профессии, о которой не имел никакого представления. Патрик приехал на мотоцикле. На нем были джинсы, футболка и кроссовки. Он держал себя непринужденно, глаза его сверкали, а в глубине их горел огонек, который я тут же распознал. Легкое помешательство, страсть. Я уже видел такой огонек во взгляде Майоля, на глубине сто метров от поверхности. Парень был увлечен, и это делало его красивым.
В начале ужина он напустил на себя суровый вид, описывая мне свое ремесло, но я чувствовал, что он говорил все это для проформы. К несчастью для него, я задал ему правильные вопросы, и он быстро понял, что я совсем не таков, как мои родители.
За десертом он уже ничего не изображал и завелся, позволив прорваться наружу своей страсти. Если вначале он играл на моих нервах, то потом исполнял исключительно Вагнера. Франсуа уже не мог его остановить, мама кривилась, а я был на седьмом небе.
Уходя, Патрик бросил мне:
– В следующие выходные мы снимаем короткий метр. Ты можешь прийти взглянуть, тем более что нам потребуется рабочая сила.
– А что значит короткий метр? – наивно спросил я.
– Короткометражка. Короткий фильм продолжительностью менее десяти минут. Это бесплатная работа, – ответил он.
Мне только что преподали мой первый урок в сфере кино.
