В следующие дни эйфория поутихла, так как мама изводила меня бесконечными разговорами о том, как интересно учиться в школе, в то время как Франсуа изничтожал репутацию своего друга.
– Патрик – мой друг, но он сумасшедший. К тому же он наркоман, а кино занимается лишь потому, что у него очень богатый отец.
Мне трудно себе представить, что бы он говорил о Патрике, будь тот его врагом.
Что касается матери, то, если бы у школы было столько достоинств, с чего бы она ее бросила в пятнадцать лет? Ни один из их доводов не возымел своего действия и не заставил меня забыть огонек, что светился во взгляде Патрика.
Я решил пойти на съемки и составить собственное суждение. «И да пребудет с тобой Сила!» – шепнул мне Оби-Ван Кеноби.
В субботу я встал в 7 утра, чтобы попасть на поезд, который отправлялся в 8:30. На улице лило как из ведра, и я знал, что мне придется изрядно помучиться, прежде чем кто-нибудь удосужится отвезти меня на вокзал. А потому колебался и встал отнюдь не сразу. Первую попытку я предпринял в спальне матери, и Франсуа зарычал, как медведь, которого потревожили во время зимней спячки. О поезде в 8:30 пришлось забыть. Мой энтузиазм был уже на исходе, но перспектива провести уикенд запертым в четырех стенах с этой псевдо-семейкой меня тоже не вдохновляла. Тогда я позвонил Николь Блашер, нашим бывшим соседям в Лезиньи, которые переехали вслед за нами и жили теперь в двух километрах от нас. Николь как раз собиралась в то утро в город, и она согласилась меня подбросить. Я успел на 10-часовой поезд. По приезде в Париж я спустился в метро и вышел на станции «Монпарнасс – Бьенвеню». Небо было все еще свинцовым, а воздух довольно холодным для ноября. На клочке бумаги у меня был записан адрес. Добравшись до места, я ничего не увидел, кроме двух белых грузовиков, припаркованных один за другим. На боках у них было написано: «Транспалюкс».
Задняя дверца первого грузовика была открыта, и я увидел огромный кинопроектор. Я подошел к двум беседовавшим рабочим с сигаретами в зубах.
– Извините, где тут съемки? – вежливо спросил я.
Один из них посмотрел на меня взглядом новорожденного ягненка. Любой новичок уже и сам бы сообразил, но я был не новичком, а пока еще экскурсантом.
– Иди вдоль кабеля! – ответил он с парижским акцентом.
Я поблагодарил его и только тут заметил толстые кабели, шедшие от генератора и терявшиеся в глубине здания.
Кабели тянулись вдоль всего коридора. Чем дальше я шел, тем больше было света, тепла и шума. Узкий проход. Кабель. Свет в конце коридора. Я двигался навстречу своему рождению. В конце концов я вышел во двор, который ослепил меня светом. Четыре десятикилограммовых прожектора стояли под навесом средневековой мастерской. Обутый в сабо скрипичный мастер был занят работой.
Тут же молча копошились, как трудолюбивые муравьи, человек двадцать рабочих из съемочной группы. Жара была сильнейшая, как в разгар лета.
Я прислонился к стене, чтобы не мешать. Патрик Гранперре издали помахал мне рукой. Он стоял за камерой, обсуждая что-то с режиссером, на котором была ковбойская шляпа. Главный оператор расхаживал по съемочной площадке со своей камерой. Осветитель закреплял фильтры с помощью бельевых прищепок, в то время как дольщик сыпал тальк на рельсы операторской тележки.
Я жадно впитывал все эти картинки, совершенно новые для меня. Вдруг, по команде первого ассистента режиссера, все заняли свои места.
– Мотор, начали, – сказал ассистент.
– Снимаем, – отозвался Патрик из-за камеры.
– Запись пошла, – эхом ответил звукооператор.
Ассистент режиссера встал перед старым актером и назвал цифры, написанные мелом на хлопушке:
– Четырнадцать дробь два. Пятый. – Он хлопнул и исчез.
Стало тихо. Время словно остановилось, актер закрыл глаза. Даже мухи не летали. Тогда режиссер, устроившийся за своим контрольным экраном, едва слышно бросил: «Мотор!» Старый актер тут же глубоко вздохнул и вытянул вперед дрожащие руки. Он молил небо, проклинал землю, а его лицо, исполненное отчаяния, было залито слезами.
Я замер у стены, разинув рот. У меня было единственное желание: прийти на помощь этому несчастному, но никто даже не пошевелился, кроме оператора, который медленно толкал свою тележку, и ассистента звукооператора, который следовал за ним.
Сам того не сознавая, я тоже заплакал. Шок был слишком велик.
– Снято! – крикнул режиссер.
Старый актер устало рухнул на свое место, в то время как технические специалисты возобновили свою обычную работу. Режиссер скорчил гримасу, давая актеру понять, что он мог бы сыграть получше. Тот кивнул. Похоже, он был с ним согласен. И в тот момент я все понял. Я оказался на другой планете, в параллельном мире. Мире, в котором старый актер ручьями лил слезы, а рабочие бесплатно вкалывали, и все они улыбались и помогали друг другу. Это происходило лишь по одной причине и ради одного общего дела: ради фильма, который вскоре все смогут посмотреть и получить от этого удовольствие.
Я был покорен этим всеобщим великодушием. Творить – чтобы отдавать, – ни с чем не считаясь. Это почти подпадало под определение любви.
Ко мне подошла, широко улыбаясь, девушка из съемочной группы.
– Как тебя зовут? – шепотом спросила она.
– Люк, – ответил я, боясь, что сейчас она задаст мне какой-нибудь технический вопрос.
– Ты пришел посмотреть на съемки?
– Да.
– А можешь мне помочь? Надо перетащить все эти ящики на другую сторону двора, потому что они попадают в следующий план, – любезно попросила она.
Я ничего не понял из того, что она сказала, кроме слова «помочь».
Она тут же указала на ящики, которые надо было перенести. Вон те. Не эти. Я лавировал между членами съемочной группы, которые были заняты своей работой.
Настоящий муравьиный балет. Через несколько минут обратный план был настроен, и ассистент вновь дал команду «мотор». Я прижался к другой стене и с восторгом на все это смотрел. Никто не спросил меня, ни откуда я взялся, ни чем прежде занимался, ни сколько мне лет, ни о моей религиозной принадлежности, ни есть ли у меня паспорт. У меня только уточнили, пришел ли я сюда ради фильма. Ничто другое здесь не имело значения, и только ради этого они готовы были чем-то жертвовать. Кино было божеством, и все, кто здесь был, ему служили – до самой смерти.
У меня создалось впечатление, что я обрел свою религию и впервые в жизни влюбился.
План следовал за планом, а время не шло – летело. Я узнавал что-то новое каждые три секунды и сразу записывал на свой жесткий диск.
Первый ассистент объявил, что съемочный день окончен. Бригадир осветителей выключил прожекторы, и тут же на двор опустилась ночь. Было девять вечера. Патрик наконец подошел ко мне.
– Ну и как? – спросил он с улыбкой.
