Со звуком и микшированием все обстояло сложнее, я не мог этим заняться, пока служил в этой долбаной армии. Спасатель вернулся с чемпионата с пустыми руками, но это не означало, что он все потерял, ибо за ним сохранилось его место. Ничего страшного, мой командир подобрал мне подходящее занятие: я стал киномехаником.
Теперь я замещал парня, который отслужил свой срок.
– Ты умеешь пользоваться угольным проектором?
Я пожал плечами с таким видом, будто всю жизнь только этим и занимался.
– Отлично! – сказал парень, оставил мне инструкцию на три страницы и рванул в родные горы.
Как придурок, я вначале принялся искать мешок с углем и перчатки, чтобы не запачкать руки. В итоге выяснилось, что угольными были два маленьких стержня, которые фиксировались в аппарате на двух разных концах. Когда через них проходил ток, возникала мощная и очень яркая электрическая дуга. Чем больше угля расходовалось, тем больше нужно было сблизить стержни, вращая колесико, в противном случае интенсивность свечения экрана уменьшалась. Мне не хватало только кепки, чтобы походить на Нуаре в фильме «Кинотеатр "Парадизо"». Большую часть времени я крутил фильмы для новобранцев. Моим любимым был фильм об атомной бомбе, где объяснялось, что, для того чтобы наверняка защитить себя от поражения, надо лечь на пол лицом вниз. Неплохо сказано. Сам бы я никогда не догадался.
Мне хотелось заорать, что самый надежный способ – просто не нажимать на кнопку.
По пятницам я должен был ездить в военную фильмотеку в Гренобле, чтобы забрать фильм для тех, кто оставался на выходные без увольнительной.
Каталог был очень тонкий, а копии в отвратительном состоянии. И ни одного фильма с Каннского фестиваля. Выбор фильмов был в диапазоне от Жерара Ури до Филиппа Клэра
[37].
Однажды в пятницу мне сказали, что кинотека закрывается на инвентаризацию, и направили меня к частному арендатору. Его каталог был значительно шире.
Вернувшись в казарму, я встретил своего капрала, антильца, который оставался здесь в выходные, так как жил в Пуэнт-а-Питре.
– Надеюсь, вы привезли нам вестерн, как я вас просил, – сказал он со своим характерным островным акцентом.
– Конечно! Лучший из вестернов. Он называется «Дзета», – ответил я.
– «Дзета» – это как «Зорро»? – немного скептически спросил он.
– Да, как «Зорро», – заверил я.
Воскресный показ прошел неважно. Надо признать, что «Дзета» – отнюдь не лучший вестерн Коста-Гавраса
[38]. Капрал обвинил меня в подрывной деятельности. Из киномеханика меня перевели в теплотехника. Моя новая работа заключалась в том, чтобы менять два огромных газовых баллона, что стояли возле каждого здания, и обеспечивать подачу тепла.
К несчастью, однажды в пятницу, слишком взволнованный мыслью о предстоящем монтаже, я забыл поменять баллоны перед отъездом в Париж. Двести неудачников провели выходные в казарме при температуре +10 °C, как будто остаться на выходные дежурить было недостаточным наказанием. Меня отстранили от исполнения и этих обязанностей, из теплотехника я перешел в категорию бездельника в спортивном костюме.
В армии я не служил ничему и никому, в конце концов меня оставили в покое и дали заниматься единственным делом, которое меня интересовало: я уселся за письменный стол.
– 11 –
Был канун 18 марта, когда мне должно было исполниться двадцать лет. У меня была увольнительная на выходные, и я решил проведать маму и ее семью. Они по-прежнему жили в Сене-и-Марне, но переехали немного дальше, в еще более богатый дом. Дела у Франсуа шли хорошо. Это место называлось Пти-Париж, Маленький Париж.
На Лионский вокзал поезд, как обычно, опоздал, и я пропустил свою пересадку на Куломье на Восточном вокзале. Тогда я сел на 23-часовой поезд и доехал до Гретца. Мне оставалось преодолеть всего километров двадцать, чтобы добраться до места. Автостопом. Часовая стрелка миновала цифру 12, мне официально исполнилось двадцать лет, и, хотя я стоял с поднятым вверх большим пальцем вытянутой руки на обочине небольшой проселочной дороги, на моем лице играла широкая улыбка.
Передо мной остановился дальнобойщик. Он с трудом боролся со сном, и ему нужен был кто-то, с кем можно было поболтать. Я рассказал ему, как служу в армии, он рассказал, как служил в Алжире. Мой попутчик высадил меня на повороте. Мне оставалось пройти всего четыре километра вдоль замерзших свекольных полей. Было уже два часа ночи, и я понимал, что никто в такой час не поедет по этой дороге. Но мне было плевать, мне исполнилось двадцать, луна сияла, воздух был свеж, а свекольные поля покрыты снегом. Жизнь была прекрасна.
Около четырех утра я добрался наконец до дома. Первым поздравил меня с днем рождения Джерри. Я заварил себе чаю и смотрел, как светлеет небо, но усталость взяла свое, и я решил немного поспать. Через два часа я услышал, как во дворе завелся мотор машины. Я быстро оделся и спустился вниз. На кухне никого не было, но мама как раз вбежала с улицы, видимо, что-то забыла, уходя.
– Ах! Ты тут? Мы не хотели тебя будить. Мы уезжаем на юг. Собираемся подписать договор на покупку нового дома. Здорово, правда? Вернемся в воскресенье вечером. С днем рождения! – пробормотала она, разыскивая ключи.
В воскресенье вечером я как раз буду в поезде, но я не успел этого сказать, ей уже сигналил Франсуа. Мама исчезла, с едва заметной смущенной улыбкой. Я слышал, как заскрипели ворота и от дома, как всегда, на полной скорости отъехала машина. На столе лежала записка с поздравлением, которую я заметил издали. А рядом – худший из подарков: чек. Я предпочел бы цветок, яблоко, рисунок. Я предпочел бы все что угодно, только не чек. Я порвал его на тысячу клочков, даже не взглянув. У меня свело живот, а по щекам, без спроса, текли слезы.
Мне исполнилось двадцать лет. Я застрял в армейском бараке, в месте едва мне знакомом, в пятнадцати километрах от ближайшего города, где у меня опять-таки не было ни единого друга. Моя мать отправилась на юг, а отец находился на востоке. Даже Джерри вздыхал в своем углу, так ему было меня жаль.
Битый час просидел я за кухонным столом, плача и глядя на клочья моего чека. В таких случаях необходимо набраться терпения и ждать, когда пройдет гроза, чтобы машина снова завелась. Как это часто бывает, меня заставил двигаться голод. Был уже полдень. В холодильнике оставались лишь объедки, но я не намерен был сдаваться. Мне исполнилось двадцать, и я хотел не просто поесть, но отпраздновать это событие.
