– Я постараюсь быть на высоте.
Одной этой фразой Клод заставил улетучиться мою усталость, теперь он мог велеть мне шить ему шторы хоть до конца съемок.
Через несколько месяцев работа над фильмом завершилась, и я проник на первый показ для прессы. Он проходил в зале на улице де Понтьё, где обычно собирались журналисты. Клод был рад меня видеть и немного со мной поболтал, оставив на время своих гостей. Показ начался. Я совсем не видел самой истории: впечатления от съемок были еще слишком свежи, и мне казалось, что я листаю семейный альбом. Рядом со мной сидела старая журналистка, которая сразу же вырубилась. Никакого уважения к тысячам часов нашей работы. Во время сцены в спальне я толкнул ее локтем, чтобы она проснулась и хотя бы оценила мои шторы. Старуха кашлянула и тотчас снова заснула.
Когда фильм закончился, раздались аплодисменты. На выходе я стоял рядом с Клодом, который выслушивал впечатления каждого. Я впервые присутствовал на таком ритуале. Немного похоже на похороны, только вместо соболезнований вам говорят комплименты. От всего этого у меня остался странный привкус. Мы, как муравьи, трудились ради нашего божества, нашего произведения искусства, а люди говорили нам какие-то путаные фразы, которые можно было бы отнести к любому фильму. Мы подарили им истинное, а они нас отблагодарили фальшивым. Словно заплатили за работу фальшивой монетой. Старая журналистка подошла со своей вишенкой на торт:
– Это шедевр, Клод. Потрясающе. Так мощно, – произнесла она дрожащим голосом и со слезами на глазах.
Клод взял ее руки в свои:
– Правда? Тебе понравилось? Ты не можешь себе представить, как мне приятно, что тебе понравилось, – с чувством ответил он.
Я был ошеломлен. Эта старая мумия всю дорогу храпела, как могла она осмелиться… Мне захотелось разоблачить ее и отправить на эшафот, но я боялся ранить своего режиссера, выбить его из колеи в тот момент, когда он казался мне таким уязвимым. Пять минут я размышлял, но жажда справедливости была слишком сильна, и я не удержался.
– Ты знаешь, та журналистка, я сидел с ней рядом на показе, и она почти все время спала. – Я постарался произнести эту фразу как можно более тактично и тут же извинился за болезненную правду. Клод улыбнулся и приобнял меня за плечи.
– Я знаю, я это видел, – сказал он с озорной улыбкой.
В тот день я понял одну важную вещь. Существует божество/фильм, а еще существуют журналисты/Церковь. Бог никогда никого не убивает, но Церковь убила многих во имя Бога.
* * *
Несмотря на болезнь, Кэти вновь была беременна. Ничто не могло ее остановить. Мою третью маленькую сестренку назвали Фанни. С мальчиком и на этот раз не получилось. Возможно, поэтому отец сблизился со мной, однако его чувства все так же не находили выхода, застряли где-то между сердцем и мозгом. Я не знал, как их высвободить.
Несколько дней я провел в Риме, в огромной квартире отца, рассказывая им мою жизнь, к которой они не имели никакого отношения. Хорошей новостью было то, что мне это уже не доставляло страданий, как прежде. Мне пришлось повзрослеть.
Вернувшись в Париж, я вновь встретился с Пьером Жоливе. Пьер и Марк покончили со своим знаменитым дуэтом «Реко и Фриго»
[43]: они вышли из возраста клоунов. Пьер выпустил альбом со своими песнями, а я стал его помощником, бесплатным, конечно, но мне было плевать. То, чему он меня учил, не имело цены. В то время денег для нас не существовало. Мы питали голову и сердце и лишь иногда – желудок. Деньги не вписывались в наше уравнение. Они были бензином, который заливают в машину, а так как в то время мы передвигались пешком, вопрос о бензине перед нами не стоял.
Через несколько недель мы были в студии звукозаписи. Звукорежиссер представлял собой разновидность аутиста с телосложением будды и походил на персонажа из «Властелина колец». Его звали Дидье Лозахич по прозвищу Дидива. Пьер сочинял музыку и сотрудничал с басистом Ван ден Бошем, талантливым, но скандальным. Взгляд у него был стеклянным, как витражная мозаика. Ударника звали Джеки Буладу. Он был очень хорош, когда психовал, в остальное время еле шевелился, как в замедленном танце. Для одной песни Пьеру нужно было соло на гитаре. Лозахич был знаком с подходящим парнем, молодым, одаренным и недорогим, в ту пору сочетание двух этих качеств было необходимо, чтобы найти работу.
Молодой гитарист явился. Не старше девятнадцати, робкий, с ремнем футляра на плече. Рокер с головой кокера. Он был одет в кожу и носил ковбойские сапоги. Вид у него был бунтарский, но он был вежлив, как монах.
Пьер поговорил с ним тридцать секунд, затем дал ему послушать песню и указал точки входа и выхода. Парень понял. Пьер заторопился и предложил попробовать прямо сейчас.
– Запиши на пробу, мало ли, – учтиво предложил ему юноша.
Лозахич нажал на «запись» и начал играть этот кусок. Гитарист, с наушниками на голове, дождался, когда нужно было вступать, и выдал нечто умопомрачительное. Прямо Джими Хендрикс в лучшие годы. Парень доиграл соло. Мы были в шоке.
– Что-нибудь в этом роде? – смиренно спросил виртуоз.
Пьер молча кивнул. Ему такое и не снилось.
– В самом деле, здорово. Оставим этот вариант, – наконец бросил Пьер, слегка обескураженный таким даром.
Парень практически с одного раза исполнил соло для всех отрывков. В перерыве я отвел его в сторону. Мы были почти ровесниками, это нас сближало, и мы разговорились.
– Как тебя зовут?
– Эрик Серра, а тебя?
– Люк Бессон.
– Ты на чем играешь? – спросил меня Эрик.
– Ни на чем. У меня толстые пальцы. Я снимаю кино.
– Класс.
– Ты играешь суперздорово. Всех уложил на обе лопатки.
– Я волновался. Гитара – не совсем мое. Вообще-то я бас-гитарист.
– И чем ты сейчас занимаешься?
– Играю в группе, с приятелями.
– На гитаре или на басах?
– На ударных, мои приятели не слишком хорошо играют.
Я получил доказательство, что передо мной гений.
– Ты сочиняешь музыку?
– Немного.
– Ты смог бы сочинить для фильма?
– Никогда не пробовал, но почему бы нет. Это может быть круто.
Я еще не знал, о чем будет моя следующая короткометражка, но уже нашел для нее композитора.
* * *
Через несколько недель альбом появился в магазинах. Это был хороший альбом, однако рассчитывать на успех не приходилось. Пьер был скорее красавчиком и человеком-оркестром, но в том-то и заключалась проблема. Было неясно, чего от него ждать, и люди не воспринимали его как певца. К тому же звукозаписывающая компания, не особенно в нем заинтересованная, не захотела выделить бюджет на продвижение в виде такого продукта, как клип, совершенно нового по тем временам.
