В понедельник утром «Гомон» составил свой график на следующую неделю. Мы сохранили семь наших копий в Париже, но в провинции копии были уже переправлены в соседние города.
Мне на память пришел совет Жан-Жака Анно.
– Ты должен сопровождать твой фильм, – несколько раз повторил он мне в Авориазе.
И тогда мы заполучили в «Гомоне» список директоров кинозалов и вызвали их на встречу одного за другим.
Мы предложили устроить после сеансов обсуждение. Директора были в восторге. В то время ни одна съемочная группа не приезжала к ним в провинцию, кроме группы Жан-Жака Анно.
Встречи были назначены, и мы провели месяц, следуя за фильмом из города в город. Пьер сопровождал меня, если мог. Зато Жан Рено и Эрик Серра принимали участие во всех встречах. Именно тогда наша дружба окончательно сложилась. На всю жизнь.
Поскольку это был совершенно новый подход, директора залов выкладывались по полной, и мы собирали не просто полные – переполненные залы.
Обсуждения обычно продолжались уже на улице до двух ночи или трех утра. Самыми истовыми были зрители в студенческих городках. Экс-ан-Прованс, Монпелье, Бордо, Тулуза – в этих городах нам был оказан исключительный прием. Надо заметить, что очень скоро об этих обсуждениях стали говорить как о спектаклях.
Это были волшебные дни, от которых остались незабываемые впечатления.
Обмен мнениями со зрителями был теплым и очень искренним. Мы были для них незнакомцами, и нам нечего было терять.
Мне казалось, что я крестьянин, который беседует с человеком, только что съевшим выращенный мной салат. Наша связь с аудиторией была прямой, подлинной и по-настоящему обогащающей. Во время этих встреч я больше узнал о своем фильме, чем из всех написанных о нем рецензий. Еще мне запомнилась статья одного критика, который назвал три фильма, оказавших на меня явное влияние. Фраза была составлена таким образом, чтобы было понятно, что автор с циничным парижским юмором намекал, будто мой фильм – обычный плагиат. Проблема заключалась в том, что ни одного из этих фильмов я не видел. Уровень моей кинематографической культуры в то время был почти нулевым.
Заинтригованный, я одолжил у приятеля видеопроигрыватель и взял напрокат фильмы, из которых якобы что-то позаимствовал. Все три были хороши, в особенности фильм Тарковского, о котором я никогда не слышал. Но я не обнаружил ничего общего между ними и тем, что сделал я. В этом крылась какая-то загадка, однако Пьер чуть позже помог мне ее разгадать.
– Да, ничего общего. Чувак просто называет имена известных режиссеров, чтобы показать, что он в теме. И это все.
Я перечитал статью под таким углом, и все сразу встало на свои места. Журналист просто стремился показать себя в выгодном свете. И все же спасибо ему, ведь он заставил меня открыть для себя Тарковского.
* * *
Несмотря на наши усилия, фильму не удалось преодолеть планку в сто тысяч зрителей. Зато вся киношная тусовка фильм посмотрела. Наш рейтинг серьезно вырос, и фильм был отобран для участия в дюжине фестивалей.
Мировое турне началось.
Первым был фестиваль в Ситжесе, Испания. Здесь мы участвовали в конкурсном показе почти тех же фильмов, что и в Авориазе. На каждом фестивале мы получали значимый приз и завоевывали местную публику.
На престижный итальянский фестиваль в Таормине мы приехали уже с пятью призами в кармане.
Таормина – живописный город, прилепившийся к склонам сицилийских гор. Там было Средиземное море, все такое же величественное, и я мог любоваться им из окна своего гостиничного номера.
Там был лифт, который опускался к морю, а затем – туннель, который вел к бассейну и пляжному ресторану. Это было волшебно и так кинематографично. Идеальная декорация. Я сделал несколько заметок. Если когда-либо мне доведется снимать фильм о голубой бездне, надо будет приехать сюда.
Город был прекрасен. Клубок маленьких улочек с каменными домами, стоявшими там от века. Я знал, что город основали греки, прибывшие сюда с острова Наксос более чем за семьсот лет до нашей эры. Наксос, расположенный по соседству с Иосом, был островом моего детства. Появившиеся на острове более чем через шестьсот лет после греков римляне построили амфитеатр на три тысячи мест. Именно там был установлен гигантский экран, и там, на открытом воздухе, на фоне моря и под звездным небом, шел показ фестивальных фильмов.
У тех, кто любит кино, было ощущение, будто они попали в рай. За одним исключением: акустическая установка была средней мощности, и шум города перекрывал саундтрек, что некритично, когда показывают постапокалиптический фильм, где почти нет выживших. Но этот шум был полегче Рэмбо за стеной, и я получил огромное удовольствие от просмотра фильмов в таких условиях.
Ко мне подошла молодая женщина, довольно симпатичная, журналистка из «Премьеры». Я рассказал ей историю своего отъезда из Куломье, как я предпочел купить ее журнал, а не билет на поезд. Это сняло напряжение, и мы начали беседовать о кино, нашей общей страсти. Мы вместе ходили на показы и поедали между сеансами пасту. Я был так счастлив, что завершил работу над фильмом и что фильм вышел. Так счастлив стать частью этой семьи, так счастлив разъезжать по миру с фестиваля на фестиваль.
Я знал, что буря в конце концов разразится, у меня было слишком много долгов, чтобы забыть об этом, но пока наслаждался солнцем и подаренным мне покоем.
Через три дня журналистка стала странно кукситься. Ей было как будто неловко, и в конце концов она призналась, что ей принадлежит рецензия на мой фильм в «Премьере».
– Да? Здорово! – бросил я с улыбкой, не решаясь признаться, что совсем ничего о той рецензии не помню.
– Нет. Не здорово. Это была дурная рецензия, – выдавила из себя она.
Я немного покопался в памяти и припомнил в самом деле довольно неприятную рецензию.
– Я не понимаю. Когда мы познакомились, ты сказала, что фильм тебе понравился, – слегка растерявшись, сказал я.
– Очень понравился, но мой редактор нашел, что рецензия чересчур позитивная, и заставил ее трижды переписать! – призналась она для очистки совести.
Редактора, о котором шла речь, звали Маркез Позито. Во всяком случае, ему приписывали именно такую фамилию. Некоторые также звали его «фармацевтом», так как, кажется, он снабжал парижскую интеллигенцию антидепрессантами всех расцветок. Он проводил свое время в кинозалах и в «Бэн-Душ», модном тогда ночном клубе, а свои статьи писал по дороге туда и обратно.
– Но зачем ты ее переписывала, если была с ним не согласна? – спросил я.
Она ответила мне почти ироничной улыбкой. Моя наивность только что разбилась о цинизм общества. Это были два мира. На5одной планете.
Мир денег, мир сильных, где единственным правилом было либо съесть, либо быть съеденным. А еще мир искусства, где все возможно и приемлемо. Брать или отдавать. Вот истинный выбор.
